Молодой Сталин

Сталин был нелюдим, эксцентричен, мало способен к сопереживанию. Его обуревали комплексы, связанные с его личностью, семьей, здоровьем. Он так страдал из-за того, что у него были сросшиеся пальцы, что, когда кремлевские врачи обследовали его ноги, он закрывал все остальное тело и лицо одеялом. Телохранители запудривали ему оспины, на официальных фотографиях их скрывали ретушью. Даже в русской бане он стеснялся своей наготы. Он переживал из-за травмированной руки – она мешала ему танцевать с женщинами: он признавался, что не может взять женщину за талию. За время их брака Като убедилась, что он далек от нее и узнать его как следует трудно. Кипучая энергия его эгоцентризма будто лишала воздуха любое помещение; слабых духом она опустошала, не давая никакого эмоционального насыщения. Моменты нежности не могли заслонить его ледяную отчужденность и угрюмую обидчивость. Наташа Киртава обнаружила, что он мог вести себя отвратительно, если ему перечили.

Женщины в его системе ценностей стояли невысоко – гораздо ниже революции, самолюбия, интеллектуальных занятий и попоек с друзьями-мужчинами. Он сочетал грубую мужественность с викторианским ханжеством и не был, конечно, ни сластолюбцем, ни эпикурейцем. Он редко говорил о своей сексуальной жизни, хотя бывал распутен – вероятно, поэтому он всю жизнь терпел то, что его товарищи оказывались попросту беспардонными бабниками. В Баку гремела слава о похождениях Спандаряна. Позже, уже в ранге правителей Советской России, Енукидзе и Берия доходили в своем разврате до стадии полного разложения. Но это не волновало Сталина: главное, чтобы они справлялись со своим делом, много работали и были ему преданы. Для него самого секс был в меньшей степени вопросом морали, чем угрозой безопасности.

С одной стороны, он не доверял сильным умным женщинам (такой была его мать), презирал претенциозных дам “с идеями” и не любил надушенных модниц, которые, как дочь Плеханова, носили “туфли на высоких каблуках”. Ему нравились совсем молоденькие, уступчивые девушки или крепкие крестьянки, готовые ему подчиняться. С другой стороны, даже в 1930-х у него бывали любовницы из образованных и раскрепощенных революционерок, равные ему по развитию, а иногда и из дворянок, то есть из высшего сословия. Но его марксистское предназначение и чувство исключительности были превыше всего.

Женщины (и дети, если уж случалось так, что они появлялись) должны были с пониманием относиться к тому, что крестоносец марксизма может внезапно и бесследно исчезнуть.

Татьяна Сухова сидела у себя дома с другими ссыльными, и тут кто-то рассказал ей, что “прибыл новый этап ссыльных, и среди них приехал товарищ из Баку Осип Коба – профессионал, большой работник”. Чуть позже, одетый уже как следует благодаря товарищам по этапу, “Осип” появился у них в доме. “Он был в высоких сапогах, в черном… пальто, в черной сатиновой рубашке и высокой мерлушковой шапке. Белый башлык, по-кавказски прикрепленный на плечах… опускался на спину”.

В Сольвычегодск пришла весна. Это был маленький средневековый городок с 700-летней историей; здесь торговали пушниной. В городке, стоявшем на реке Вычегде, была запыленная площадь, деревянное поместье богатого купца, почта и красивый собор xvi века. Десять ссыльных жили в коммунальном доме. “В этом было спасенье для многих, – вспоминает Сухова. – Эти коммуны были университетами для ссыльных. С утра до вечера в какой-нибудь комнате подальше от входа шли занятия кружков. Те же, кто жил на квартире в одиночку, чувствовали себя хуже… многие начинали пить”.

Уездный полицейский исправник Цивилев по прозвищу Береговой Петушок был человеком жалким, раздражительным и занудным, но комичным. Говорил он фальцетом. Его еще называли “бог и царь Сольвычегодска”. Он запрещал ссыльным собираться больше пяти, ставить спектакли и даже кататься на коньках, грести на лодке и собирать грибы. Заметив нарушение, он гонялся за ссыльными по берегу реки, как разъяренный петух, – отсюда и его кличка.

Сталин, по словам здешних полицейских, вел себя “жестоко, откровенно, без уважения к властям”. Однажды Береговой Петушок поместил его в заточение за чтение вслух революционной литературы, а в другой раз оштрафовал на двадцать пять копеек за посещение театра[131]. Несмотря на это, ссыльные часто устраивали тайные и веселые вечеринки, на которых обязательно был флирт. “Пели все с увлечением… я пустилась в пляс, – вспоминает Шура Добронравова. – Коба искренне хлопал… Вдруг я слышу голос Кобы: “…Шура – радость жизни!” – и вижу: Коба смотрит на меня со своей непередаваемой улыбкой”.

Однажды ссыльные вместе поехали кататься на лодках. Они размахивали красными флагами и пели. По берегу бежал Береговой Петушок и кричал: “Перестать петь!” Но наказать всех он не мог, так что это сошло им с рук.