Молодой Верди. Рождение оперы

— Так, так, так, маэстро, любуйтесь, любуйтесь! Ах, что за волосы у синьоры Маргериты! Никогда в жизни не видела ничего подобного! Это же чистое золото! — И говорила назидательно: — Надо немножко следить за модой, дорогая моя. Вам эта прическа — чудо, как к лицу!

Гита спросила:

— Тебе не нравится? — И у нее был сконфуженный и огорченный вид.

А он не знал, что сказать, чтобы не обидеть ее, но он был очень смущен и недоволен. Ему казалось, что Гиту подменили. Он не узнавал ее. Эта новая модная прическа была высоким и сложным сооружением из завитых и искусно уложенных локонов. Она была очень пышно взбита спереди и по бокам и закрывала уши. И на голове Гиты она казалась неестественной и ненужной. Она никак не сочеталась с выражением лица Гиты — таким милым и задумчивым. Она казалась театральной — эта прическа, она казалась бутафорской, она казалась париком венецианской куртизанки.

— Тебе не нравится? — опять спросила Гита. И это почти уже не было вопросом. Она уже знала, что ему не нравится и, кажется, была готова заплакать.

И тогда он сказал:

— Я еще не знаю, я не привык видеть тебя такой, мне еще надо привыкнуть.

— Не слушайте маэстро, синьора Маргерита, дорогая моя, — сказала синьора Селетти. — Берите жену под руку, маэстро, и пройдитесь с ней по городу.

И он тогда не сказал, что голоден, а взял Гиту под руку, и они вышли на улицу. И ему сразу стало хорошо на душе, оттого, что Гита была с ним, и он посмотрел ей в глаза и сказал:

— Ну, в общем, она ничего, знаешь, эта твоя прическа.

А Маргерита засмеялась так нежно и весело, как она уже давно не смеялась, и сказала:

— Я тоже так думаю. Теперь она ничего. — И посмотрела на него и опять засмеялась. Потому что, выходя из дома, она накинула на голову черный шелковый шарф и заколола его так, что волос совсем не было видно. Только немного спереди.

Им было очень хорошо вдвоем. Всегда было хорошо, а в тот день как-то особенно. Они шли, взявшись под руку, по людным улицам и вышли к собору. И тогда, как и сегодня, звонили колокола и палили пушки.

Композитор незаметно для себя прибавил шагу. Теперь он шел быстро и не чувствовал усталости. Орудийные залпы по-прежнему разрывали воздух. Ему казалось, что он идет к дому профессора Селетти и сейчас увидит Маргериту и расскажет ей, что синьора Стреппони согласилась петь в его опере и «Навуходоносор» пойдет в карнавальном сезоне в Ла Скала.

Он уже далеко отошел от собора. На улицах было пустынно. Вечерело. Небо вверху было светлым, но внизу, на узких улицах темнота наступала быстро.

Композитор торопился. Из-за угла навстречу ему вышел какой-то человек. Он шел, покачиваясь, танцующей походкой, и размахивал руками, точно повинуясь ему одному известному ритму. Поравнявшись с композитором, он неожиданно шагнул в сторону. Композитор не успел посторониться. Прохожий чуть не сбил ого с ног. Он был еще не старым человеком, этот прохожий, и от него одуряюще пахло молодым вином.

Композитор остановился. Он не узнавал улицы, по которой шел. Как он попал сюда? Он огляделся. И вдруг понял, что идет по направлению к улице Сайта Марта. По направлению к дому профессора Селетти…

Учебная стрельба все еще продолжалась, только теперь залпы слышались реже и звучали глуше.

Композитор повернул обратно. Он шел по незнакомой улице. С правой стороны был дом с глубокой сводчатой галереей. Он зашел гуда. В галерее помещались какие-то склады. Они были закрыты. На железных засовах висели тяжелые замки. Под низкими сводами было совсем темно.

Композитор прислонился к стене. Он чувствовал себя безмерно усталым. Сердце его билось тяжело и неровно. Голову точно стянуло обручем. Он прижался лбом к каменной колонне. Крепко, двумя руками держал клавир «Навуходоносора». Так он простоял долго. Камень был гладкий и очень холодный, и ему стало казаться, что холод проникает в сердце. Он перестал слышать тяжелые удары. Боль, точно обручем стягивавшая голову, отпустила его. Теперь он чувствовал непреодолимую слабость. Это было очень приятно. Такая внезапная тишина и успокоение. Не надо думать, не надо бороться. Все уплывало куда-то вдаль. Нет ни прошлого, ни настоящего. Сознание сковывало холодом. Тишина и успокоение. Ему казалось, что он тихо засыпает.

Он не знал, сколько времени это продолжалось. Он насильственно заставил себя очнуться. Насильно оторвался от холодного камня. Провел рукой по глазам. Глаза были мокрые. Он удивился. Не сразу понял, что это слезы.

Когда на другой день Верди зашел к Мерелли, импресарио встретил его преувеличенно восторженно и шумно. Он не дал композитору выговорить ни слова.

— Знаю, знаю, — закричал он, как только Верди появился в дверях кабинета. — Знаю, знаю! Ты выиграл! Я хозяин своего слова! Как сказал, так и будет. Поставим твоего «Навуходоносора» в карнавальном, хоть это для меня чертовски невыгодно. Убийственно даже! Но ничего не поделаешь. Тебе повезло. Ты счастливчик.

Композитор хотел узнать подробности относительно постановки своей оперы. Мерелли замахал на него руками: