Молодые годы короля Генриха IV

Она сидела перед ним, подняв взор к потолку, но неотступно продолжала следить за сыном. Три итальянца уже хотели снова вмешаться. Д’Анжу приказал им молчать, он с трудом сдерживал дрожь. Наступила опаснейшая минута; напрасно любимчик королевы перед тем убеждал ее не открывать Карлу правды. Она же считала, что правда жестка, как палка, и потому очень полезна ее бедному сыну, «Да, я повелела», – подтвердила она и продолжала сидеть все в той же позе, глядя в потолок и зорко наблюдая за происходившими в сыне переменами. Карл побледнел, потом вспыхнул, сделал резкое движение к двери, сдержался. В течение двух-трех секунд казалось, что он вот-вот вызовет стражу и всех тут же арестует, в том числе и свою мать.

Этого не случилось. Кровь бросилась ему в голову, он покачнулся.

– Сядь, сын мой, – посоветовала она ему, а любимчику сделала знак, чтобы тот перестал так нелепо трястись. «Мясник колеблется, – подумала она о Карле Девятом. – А моими действиями Габсбург будет доволен, да и созвездия хотят этого. Все в порядке».

Карл оперся о спинку стула и злобно процедил:

– В монастырь бы вас заточить, мадам, вы сделали меня убийцей моего лучшего друга и навлекли на мою голову проклятия современников и потомков.

Однако мадам Екатерина не утратила своего спокойствия, хоть оно доходило до какой-то тупости и в конце концов должно было парализовать каждого. Она неумолимо шла к цели:

– Так как ты уже заслужил проклятие, спаси хоть свою жизнь и свой престол! Ведь достаточно одного удара мечом!

Он понял, кому нужно нанести этот удар. И, словно сам был им сражен, повалился на стул. Он совершил роковую ошибку: отныне все, по одному или вместе, уже могли нажимать на него, сколько им было угодно.

– Ведь всего один-единственный удар мечом, сир, прикажите нанести его и тем самым предотвратите неисчислимые бедствия избиения многих тысяч!

Карл судорожно помотал головой и закрыл глаза.

– Парижские кварталы вооружаются, – воскликнул д’Анжу, осмелев, и стукнул кулаком по столу.

Париж действительно хватался за оружие, но виной тому был сам д’Анжу, пустивший слух, будто на Париж идут ускоренным маршем несметные полчища гугенотов. Карл чуть приоткрыл глаза и бросил на брата усталый взгляд, полный глубокого презрения. Припертый к стене, потерявший мужество, он все же, на свой лад, сопротивлялся; он замкнулся в себе, он глубоко презирал их. Тогда заговорщики удвоили усилия, стараясь скопом сломить волю одного человека:

– Ты уже не можешь отступить… Вы уже не можете, сир… отступить…

Один поддерживал другого, голос предыдущего сливался с голосом последующего и все-таки самостоятельно пробивался сквозь остальные; низкий глухой голос старухи, крикливые голоса обоих итальянцев, и еще один скрипучий, как у попугая. А д’Анжу и Таванн то и дело точно вонзали в эту мешанину подзадоривающий боевой клич:

– Смерть адмиралу!

Карл терпел пытку целый час. Время от времени он повторял, хотя его никто уже не слушал, да и не намерен был слушать:

– Я не позволю пальцем тронуть адмирала. – И еще говорил: – Я не могу нарушить свое королевское слово. – Он его дал французскому дворянину, но забыл, кто перед ним сейчас. Поэтому он все равно что ничего не сказал.

Вдруг у него вырвался стон, но он поборол свою слабость, поднял голову и угрожающе простер руки к двери. «Значит, все-таки решил позвать стражу?» – подумала его мать, и ей стало не по себе. Но он сделал нечто гораздо более неожиданное. Он спросил:

– Где брат мой?

Тут воцарилось глубокое молчание; все смотрели то на него, то друг на друга. Что он хотел этим сказать? Кого имел в виду? Мать ответила:

– Твой брат здесь, сын мой. – Но так как ее ответ не оказал на него никакого действия, она перестала что-либо понимать. Во всем, что касалось фактов, мадам Екатерину нельзя было смутить, но перед чувствами она терялась. Да ее и не было при том, как однажды вечером ее бедный пьяный сын, словно затравленный, шептал на ухо своему зятю: «Наварра! Отомсти за меня! Потому я и отдаю тебе сестру! Отомсти за меня и за мою страну!»

По чистой случайности молодой король Наварры в это время лежал в постели, окруженный сорока протестантами. Но ведь он мог бы и встать. Немало требований собирались они предъявить королю; можно было и не откладывать до утра, а отправиться к нему сейчас же и, располагая превосходящими силами, взять приступом его прихожую. Вот дверь уже распахивается: брат мой! Ты пришел освободить меня!

Но дверь не открывается, брат оставил его, несчастный понял, что конец близок, и мадам Екатерина это сразу по нему увидела, в таких вещах она разбиралась. Карлу кажется, что он всеми предан, брошен на произвол судьбы. Скорее нанести последний удар, добить его. Опираясь на палку, она вскочила с места, схватила за руку своего сына д’Анжу и закричала громче, чем все они кричали до сих пор:

– Уйдем отсюда, бросим этот двор, чтобы спастись от гибели и не видеть катастрофы! А как легко было ее избежать! Но у твоего брата нет мужества! Он трус!