Молодые годы короля Генриха IV

В одно прекрасное утро появился оставшийся в живых брат Гиза Майенн со своей конницей, чтобы схватить короля. И конечно, предатели, которых вокруг него всегда было достаточно, завели короля туда, где он, без сомнения, бы погиб. Какой-то мельник узнал его по лиловому кафтану и сказал: «Сир! Куда вы? Там засели фронтисты!» Майенн уже начал наступление. Отважный Крийон не смог удержать предместье и возвратился в город с таким малым числом солдат, что ему пришлось самолично запирать городские ворота. Короля Наваррского уже не было, но он отъехал недалеко, и за ним послали. И полутора тысячам аркебузиров-гугенотов удалось спасти Валуа. Члены Лиги хотели было хитростью остановить их натиск; они закричали: «Храбрые гугеноты, мы воюем не против вас, только против короля, а ведь он вас предает». В ответ раздался залп.

Все же немногочисленный отряд гугенотов вынужден был под конец отступить; они отходили медленно, неохотно, продолжая стрелять, и треть из них была перебита. Крийон, солдат короля, с тех пор заявлял о своем пристрастии к гугенотам. Видя, что друзей у их государя теперь прибавилось, сражавшиеся почувствовали новый прилив вдохновенного мужества и решимости – настолько, что сам Валуа устремился на поле боя. А Лига бежала без всяких причин – единственной оказался страх. Как счастлив был Генрих, что ему уже не нужно биться против короля, а только против врагов короля. Это давало ему внутреннее удовлетворение, а оно дороже иной крепости. Он привел к королю свои войска, перешел мост с тысячью двумястами конниками и четырьмя тысячами аркебузиров, а когда те предстали перед Валуа, король спросил:

– Почему все они бодры и веселы, разве нет больше войны?

А Генрих ответил:

– Сир! Хотя мы днем и ночью на коне, но это добрая война.

И Валуа понял: он впервые рассмеялся от всей души, смеялся и Генрих.

Король, охваченный новым порывом мужества, собрал к лету пятнадцать тысяч швейцарцев, и притом без денег. Вместе с его собственными войсками и отрядами Наварры у него оказалось сорок пять тысяч солдат, сильное войско: оно должно было вернуть ему столицу королевства – и могло это сделать. А тем временем войско Майенна прямо таяло, и в конце концов у него осталось всего пять тысяч солдат; ни испанцев, ни немцев не было уже и в помине, ибо если народ вовлечен в движение обманное и постыдное, то достаточно свежего дуновения мужества, как все рушится, и никакие массы это движение уже не поддерживают. Даже в осажденном Париже вдруг зароптали открыто. Люди в коричневых сутанах не могли появляться на улицах без оружия. А где же Лига? Где правящая партия? От этого чудовища осталось, в сущности, немного – оно состоит теперь наполовину из бесноватых, наполовину из трусов. И, кроме этих двух человеческих разновидностей, там нет никого.

Старые полководцы короля толком не знали, нужно ли начать осаду Парижа. Осада могла очень затянуться; а если она ни к чему не приведет, войско Лиги, наверно, опять увеличится. Однако на этом настаивал Генрих Наваррский, пользуясь всем своим авторитетом. «Решается судьба королевства, – говорил он. – Не забывайте, мы пришли сюда, чтобы целовать этот прекрасный город, а не поднять на него руку». Он сказал еще многое, отчего взятие столицы стало казаться задачей более славной, чем какая-либо иная. А смелому верят, и это дает ему силу. Поэтому тридцатого июля королевское войско взяло Сен-Клу, центр города и мост. Король остался в Сен-Клу, а Наварра занял другое предместье.

Два дня спустя, когда он и его храбрый отряд только что сели на коней, вдруг мчится галопом какой-то дворянин и шепчет ему на ухо несколько слов. Наварра поворачивает коня. Он берет с собою в Сен-Клу двадцать пять дворян.

– Сир, зачем вы едете к королю?

– Друзья, его только что пырнули ножом в живот!

Они замолчали, пораженные, а когда заговорили меж собой, то лишь вполголоса. Тут, конечно, вся Лига постаралась, говорили они. Эта партия да и все движение таковы, что не способны честно бороться, а только убивать горазды. Монахи в Париже недаром предсказывали чудо, они знали – какое! Вот чудо и свершилось, – правда, оно приняло вид убийства. И к нашему государю явились трое молодых людей: они поклялись поступить как Юдифь, только-де от их руки должен пасть новый Олоферн. Да руки коротки – он умеет справляться со своими убийцами. А бедняга Валуа – нет. Кто же его пырнул?

Скажи, пожалуйста, какой-то монашек, двадцать лет ему, толстогубый такой, – наверно, одним из вожаков этой самой возвышенной духом молодежи был, а теперь дворяне наваррского короля, приехав, увидели во дворе только растерзанный коричневый комок. Почему-то, свершив свое дело, он не пытался бежать – стал лицом к стене и шепчет: «Яков, где ты?» А его самого так звали – Яков.

Наследник престола находился в комнате умирающего: сначала можно было думать, что рана не столь опасна, а все-таки она оказалась смертельной, но в минуту смерти наследника не было подле Валуа, он куда-то уходил. Когда он вернулся, первыми упали к его ногам шотландские гвардейцы покойного короля и воскликнули: