Молодые люди

У рассказчика возбужденно искрились глаза, он заранее упивался небывалой концовкой. Но, для пущего эффекта отдаляя ее, налил себе новую стопку, выпил, с отвращением головой помотал, выбирая, чем бы закусить, прожевал кусочек сыра и только после этого напомнил:

— Шпаргалка свое дело сделала как нельзя лучше! Я ведь сказал!

— Это у Коротеева-то? Брось заливать!

— А то мы не знаем нашего профессора!.. Надуешь его липой! Как же!..

— Да погодите вы!.. Не перебивайте! Дайте наконец человеку досказать… Ну, а дальше что? Ну, взял билет. Ну!

Рассказчик продолжал уже совсем иным тоном, с видимым равнодушием и с нарочитой медлительностью:

— Ну, отходит парень от профессорского стола, конечно, смотрит на билет… Известно, что на билете написано: номер да три-четыре вопроса из разных разделов. Ничего больше! А паренек наш видит каждую строчку, каждую буковку видит из своей волшебной ленты. И разматывать ее не надо! Понятно? До того усердно трудился он над своей шпаргалкой, что превосходнейшим образом усвоил весь огромный и сложный университетский курс химии…

Лещенко с магнитофонной ленты вопил лихой скороговоркой: «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый, развевайся, чубчик, на ветру…» Но что было дальше с чубчиком, уловить уже нельзя было, дружный хохот перекрыл голос кабацкого Орфея.

Рассказ был окончен, но рассказчику вовсе не хотелось с ним расставаться.

— Пошел к профессору, — опять с прежним упоением, даже с какими-то всхлипывающими от чрезмерного восторга интонациями говорил он, — ответил кратко и точно, понимаете ли, ответил уверенно, с исчерпывающей полнотой на все вопросы билета. Профессор Коротеев задал ему ряд дополнительных, — пожалуйста! Как живые, выстраиваются все строчки, все знаки и формулы перед воображением. Дует человек, не задумываясь… Вместо одного билета ответил по крайней мере на четыре, на пять билетов… Профессор до того расчувствовался, с кресла своего поднялся во весь рост, руку студенту пожал, говорит: «Спасибо, товарищ! Спасибо!» — и чуть не плачет от радости…

Смеялся и Алеша вместе со всеми. Как раз в эту минуту Вероника поднялась с дивана, пошла танцевать с надменным пареньком-щеголем. Два приятеля уселись на освободившиеся места. Толя крепко хлопнул Алешу по колену, спросил: «Значит, едешь?», на что Алеша, испробовав силу своей ладони на спине друга, ответил: «Значит, еду!»

— И правильно делаешь. Молодец!

— Черт знает, какой тут гам подняли… Почему домашние терпят? Никто не постучится в дверь, не попросит, чтоб тише было…

— А некому стучаться. Старший Харламов давно за сердце хватается, когда у младшего сбор. Вот папаша, мамаша и ушли, наказав домработнице, чтоб следила тут за порядком. А что она может? Бедная Настенька сидит у себя на кухне ни жива ни мертва, как испуганная мышь… Слушай, а что Наташа? Когда она обещала прийти?

— Сказала, что освободится после второго акта, придет. Теперь который час?

— Вот кого с радостью повидаю. — Толя заглянул себе под левый рукав. — Теперь без пяти девять.

— А что… вот эта девушка, что на нашем месте сидела… кто такая?

— Вероника? Тоже студентка с нашего курса. Вероника Ларионова. Умница и славный товарищ. А танцует с нею Ивановский, главный у нас чувак, стиляга.

Алеша внимательно поглядел на танцующую девушку, как будто искал в ее облике и в манерах подтверждений Толиным похвалам. Одета просто, но изящно — в светлую тонкого сукна юбку, в бледно-розовую прозрачную блузку с широкими, плотно стянутыми у кисти рукавами, за которыми просвечивают во всю длину очень худенькие руки. Лента у ворота завязана бабочкой. Маленькая, она носит туфли на очень высоких каблуках. Выражение лица усталое и слегка насмешливое. Невзрачная, а приглядишься получше — мила.

— Это не она? — Алеша склонился над самым плечом товарища. — Ну, та, с которой ты на каникулах прошлым летом переписывался!

— Нет, нет, — поспешно и заметно смутившись, ответил Толя, — той здесь нет, и я… я давно уже с нею не встречаюсь…

— Что ты!.. Полный разрыв?

— Да. Окончательный.

— Смотри! А я-то думал… то есть мне казалось, что у тебя настоящее, большое…

— И не ошибался.

Теперь оба надолго умолкли. Танцы продолжались. Вероника вернулась к дивану. Алеша вскочил, уступая ей место. Она с шутливой гримасой, будто не в силах была больше выносить столько шума, зажала уши ладонями и помотала головой.

— Последнее у нас вино, товарищи! — крикнул Коля Харламов и откупорил две бутылки шампанского.

Он разлил вино по фужерам, потом взял один из них, поднял на уровень глаз, как будто залюбовался вздымающимися, бегущими капельками газа, и произнес маленькую речь в честь Алеши.

Вероника слушала с откровенной усмешкой. Насмешливая ее улыбка перемежалась с гримасами досадливого смущения, подобно тому, как отвечает чуткое ухо на фальшивые звуки.

Коля торжественно уверял, что все присутствующие, и друзья школьных лет Алеши, и посторонние, даже вовсе незнакомые ему товарищи, — все одинаково гордятся его патриотическим решением. Когда он закончил свой тост пожеланием успехов и счастья Алеше в новой жизни, все зашумели, затолкались, крича и чокаясь.