Молодые львы

Где-то совсем близко разорвался снаряд. Майклу очень хотелось, чтобы Пейвон ехал, наконец, дальше, но тот, слегка наклонившись над рулем, продолжал слушать француза.

– Я был матросом, – говорил француз. – Матросом торгового флота. Мне пришлось побывать в Нью-Йорке, Бруклине, Новом Орлеане, Балтиморе, Сан-Франциско, Сиэтле, Северной Каролине. Я все еще хорошо читаю по-английски.

Он говорил, слегка раскачиваясь взад и вперед, и Майкл решил, что он пьян. В глазах у него был какой-то странный желтоватый блеск, а губы под мокрыми поникшими усами мелко дрожали.

– Во время первой мировой войны нас торпедировали у Бордо, – продолжал француз, – и я шесть часов провел в воде в Атлантическом океане. – Он оживленно закивал головой и еще больше показался Майклу пьяным.

Майкл нетерпеливо задвигал ногами, стараясь дать понять Пейвону, что пора поскорей выбираться отсюда. Однако Пейвон не двигался с места. Он с интересом слушал француза, который нежно похлопывал по джипу, как будто это была прекрасная, гордая лошадь.

– В последнюю войну, – продолжал француз, – я опять было пошел добровольцем в торговый флот. – Майкл уже раньше слышал, что французы, описывая сражения 1940 года, падение Франции, говорят о войне, как о прошлой войне. «А эта, значит, уже третья по счету, – автоматически отметил про себя Майкл. – Пожалуй, слишком много, даже для европейцев». – Но на приемном пункте мне сказали, что я слишком стар. – Француз сердито ударил кулаком по капоту машины. – Сказали, что возьмут меня, когда дела будут совсем уж плохи. – Он сардонически рассмеялся. – Но для этих молокососов из приемного пункта дела так и не стали достаточно плохими. Они не призвали меня. – Старик поглядел вокруг себя мутными глазами, взглянул на освещенную солнцем церковь и на кучу нищенских пожитков перед ней, на забросанную камнями площадь и разрушенные бомбами дома. – Но мой сын служил на флоте. Он был убит под Ораном англичанами. Оран – это в Африке. Но я их не виню. Война есть война.

Пейвон сочувственно коснулся руки француза.

– Это был мой единственный сын, – тихо продолжал француз. – Когда он был маленьким мальчиком, я, бывало, рассказывал ему о Сан-Франциско и Нью-Йорке. – Француз вдруг закатал рукав куртки на левой руке. На предплечье было что-то вытатуировано. – Посмотрите, – сказал он. Майкл наклонился вперед. На сильной руке старика поверх вздувшихся мускулов виднелась зеленая татуировка, изображавшая Вулворт-билдинг, парящий над романтическими облаками. – Это здание – Вулворт-билдинг в Нью-Йорке, – с гордостью пояснил бывший моряк. – На меня оно произвело огромное впечатление.

Майкл откинулся назад и тихонько постучал ботинком, стараясь заставить Пейвона тронуться с места. Но Пейвон все не двигался.

– Прекрасное изображение, – с теплотой в голосе сказал он французу.

Француз кивнул головой и опустил рукав.

– Я очень рад, что вы, американцы, в конце концов пришли к нам.

– Благодарю вас, – любезно ответил Пейвон.

– Когда над нами пролетали первые американские самолеты, я стоял на крыше своего дома и махал им рукой, хотя они и бросали на нас бомбы. И вот вы теперь сами здесь. Я ведь тоже понимаю, – заметил он деликатно, – почему вы так долго не приходили.

– Благодарю вас, – повторил Пейвон.

– Ведь война не минутное дело, что бы там ни говорили. И каждая новая война длится дольше, чем предыдущая. Это же простая арифметика истории. – Француз для большей убедительности энергично кивнул головой. – Я не отрицаю – не очень-то приятно было ждать. Вы даже и понятия не имеете, каково день за днем жить под господством немцев. – Француз вытащил старый, ободранный кожаный бумажник и открыл его. – С первого дня оккупации я носил с собой вот это. – Он показал кошелек Пейвону и Майклу, нагнувшемуся вперед, чтобы взглянуть на него. Там лежал поблекший кусочек трехцветной материи, оторванной от копеечного флажка, в желтой целлулоидной оболочке. – Если бы у меня нашли это, – сказал француз, глядя на кусочек тонкого миткаля, – они бы убили меня. Но все-таки я носил его, носил четыре года.

Он вздохнул и убрал бумажник.

– Я только что вернулся с передовой, – объявил он. – Мне сказали, что на мосту через реку, как раз посредине между англичанами и немцами, лежит какая-то старуха. «Пойди посмотри, не твоя ли это жена», – сказали мне. Вот я и ходил смотреть. – Он умолк и взглянул на разрушенную колокольню. – Это была моя жена.

Он стоял молча, поглаживая капот джипа. Ни Пейвон, ни Майкл не произнесли ни слова.