Молодые львы

Наблюдая Грина за работой, такого спокойного и деловитого, как будто он сидел в своей ротной канцелярии в Джорджии, составляя расписание нарядов, Майкл радовался, что не пошел учиться в офицерскую школу. «Я бы так не мог, – думал он, – я положил бы голову на руки и плакал до тех пор, пока бы не увели их». Грин не плакал. Напротив, с приближением вечера его голос, в котором и до того не было заметно сочувствия к кому бы то ни было, становился все жестче, резче и бесстрастнее, все больше звучал по-военному.

Майкл внимательно следил и за Ноем. Но его лицо по-прежнему было задумчиво и сохраняло холодную сдержанность. Ной не мог расстаться с этим выражением, как человек, который льнет к дорогому платью, купленному им на последние сбережения, не может расстаться с ним даже в самых крайних обстоятельствах. Только раз, когда, выполняя поручение капитана, Майклу и Ною пришлось проходить мимо людей, признанных безнадежными, которые длинными рядами лежали на пыльной земле. Ной на минуту остановился. «Ну вот, – подумал Майкл, искоса наблюдая за ним, – сейчас начнется». Ной пристально смотрел на истощенных, покрытых язвами, похожих на скелеты людей, полураздетых и умирающих, которых уже не трогала ни победа, ни освобождение. По его лицу пробежала дрожь, прежнее выражение почти исчезло… Но он взял себя в руки. Он на мгновение закрыл глаза, вытер рот тыльной стороной руки и, двинувшись вперед, сказал:

– Пошли. Чего мы встали?

Когда они вернулись в кабинет коменданта, к капитану привели какого-то старика. По крайней мере, он выглядел стариком. Он весь сгорбился, длинные желтые руки были так худы, что казались полупрозрачными. Трудно было, конечно, судить о его летах, потому что почти все в лагере выглядели стариками или не имеющими возраста.

– Меня зовут, – медленно говорил старик по-английски, – Джозеф Силверсон. Я раввин. Я единственный раввин в лагере…

– Так, – отозвался капитан Грин, не отрывая глаз от бумаги, на которой он писал заявку на медикаменты.

– Я не хочу беспокоить господина офицера, – сказал раввин, – но позвольте мне обратиться с просьбой.

– Да? – Капитан Грин так и не взглянул на раввина. Он сидел, сняв каску и китель. Ремень висел на спинке стула. Он был похож на клерка товарного склада, занятого проверкой накладных.

– Многие тысячи евреев, – продолжал раввин, медленно и тщательно выговаривая слова, – умерли в этом лагере, и еще несколько сот, лежащих там… – он сделал легкий взмах своей прозрачной рукой в направлении окна, – умрут не сегодня-завтра…

– Мне очень жаль, рабби, – сказал капитан Грин. – Я делаю все, что могу.

– Разумеется. – Раввин поспешно закивал головой. – Я знаю. Им ничем нельзя помочь. Нельзя помочь физически. Я понимаю. Мы все понимаем. Даже они это понимают. Они на втором плане, и надо сосредоточить все усилия на тех, кто будет жить. Нельзя даже сказать, что они несчастны. Они умирают свободными, в этом большая радость. Я прошу позволить нам одну роскошь. – Майкл понял, что раввин пытается улыбнуться. У него были огромные, впалые зеленые глаза, горевшие ровным пламенем на тонком лице, под высоким, изрезанным морщинами лбом. – Я прошу разрешения собрать всех нас, живых и тех, кто лежит там, – снова взмах рукой, – без надежды на выздоровление, и совершить молебствие. Помолиться за тех, кто нашел здесь свой конец.

Майкл пристально посмотрел на Ноя. Ной смотрел на капитана Грина холодным, безучастным взглядом, лицо его было спокойно и хранило какое-то отсутствующее выражение.

Капитан Грин все еще не поднимал глаз. Он кончил писать, но продолжал сидеть, устало склонив голову. Казалось, он уснул.

– Здесь еще ни разу не было богослужения для нас, – мягко сказал раввин, – и столько тысяч ушло…

– Разрешите мне. – Это был албанский дипломат, проявивший такое рвение в выполнении распоряжений Грина. Он стал рядом с раввином и, склонившись над столом капитана, быстро заговорил четким языком дипломата. – Я не люблю вмешиваться, капитан. Я понимаю, почему раввин обращается с такой просьбой. Но сейчас не время для этого. Я европеец. Я провел здесь много лет и понимаю то, что, может быть, не понятно капитану. Повторяю, я не люблю вмешиваться, но считаю нежелательным давать разрешение на проведение публичного еврейского богослужения в этом месте. – Албанец замолчал в ожидании ответа Грина. Но Грин ничего не ответил. Он сидел за столом, слегка кивая головой, как человек, который вот-вот должен проснуться.

– Капитан, возможно, не учитывает настроений, – торопливо продолжал албанец. – Настроений, существующих в Европе, в таком лагере, как этот. Каковы бы ни были причины, – плавно текла его речь, – будь они справедливы или нет, но такие настроения существуют. Это факт. Если вы позволите этому господину отправлять свои религиозные обряды, я не ручаюсь за последствия. Я считаю своим долгом вас предупредить: будут беспорядки, будет насилие, кровопролитие. Другие заключенные не потерпят этого…

– Другие заключенные не потерпят этого, – тихо повторил Грин без всякого выражения в голосе.