Молодые львы

Уже ходили сплетни и анекдоты о войне. Знаменитый режиссер прохаживался по залу и с деланно бесстрастным лицом нашептывал то одному, то другому из знакомых, что-де об этом не следует распространяться, но в Тихом океане у нас уже не осталось ни одного военного корабля и что в трехстах, милях от берегов Орегона обнаружен японский флот. А некий сценарист своими ушами слышал, как в парикмахерской при киностудии «Метро-Голдвин-Мейер» один из режиссеров, роняя с лица мыльную пену, решительно заявил: «Я так зол на этих желтолицых мерзавцев, что готов сейчас же бросить работу в этой дыре и отправиться в… — режиссер замялся, подыскивая наиболее подходящее словечко для выражения своего гнева и чувства гражданского долга, и наконец нашел его, — …в Вашингтон». Рассказ сценариста пользовался успехом. Как только за столиком раздавался взрыв смеха, сценарист тотчас переходил к другому и принимался рассказывать свою шутку новым слушателям.

Кэхун был молчалив и рассеян, и Майкл понял, что его опять беспокоит язва желудка. Тем не менее по настоянию Кэхуна они выпили у стойки, прежде чем сесть за столик. Майкл никогда прежде не замечал, чтобы Кэхун пил.

Они заняли одну из кабинок, поджидая Мильтона Слипера, автора пьесы, над которой Кэхун сейчас работал, и киноартиста Кэрби Хойта: Кэхун надеялся уговорить его принять участие в постановке.

— Вот поистине одна из самых возмутительных особенностей этого города, — проворчал Кэхун. — Здесь все привыкли решать дела за ленчем. Вы не в состоянии нанять парикмахера, если сначала не дадите ему нажраться.

В зал вошел улыбающийся Фарни и легкой, величественной походкой направился к кабинкам. Он был антрепренером по меньшей мере полутораста наиболее высокооплачиваемых артистов, сценаристов и режиссеров Голливуда. Этот ресторан представлял собой его королевское владение, а время ленча — торжественный час аудиенции. Фарни хорошо знал Майкла и не раз предлагал ему режиссерскую работу в Голливуде, обещая славу и богатство.

— Хэлло. — Фарни пожал им руки. В его улыбке было что-то наглое и вместе с тем добродушное. Он усвоил эту манеру улыбаться с тех пор, как обнаружил, что такая улыбка производит неотразимое впечатление на людей, с которыми он ведет переговоры, столь неотразимое, что они соглашаются платить его клиентам больше, чем собирались вначале.

— Ну, как вам нравится? — спросил фарни таким тоном, будто война была новым фильмом, поставленным под его руководством, фильмом, которым он очень гордится.

— Никогда еще не участвовал в такой очаровательной войнишке, — в тон ему шутливо ответил Майкл.

— Сколько вам лет? — Фарни пристально посмотрел на Майкла.

— Тридцать три.

— Могу достать вам две нашивки на флоте, — заявил Фарни, — в отделе печати. Информация для радио. Хотите?

— Черт возьми! — воскликнул Кэхун. — Вы что, и на флоте подвизаетесь в качестве антрепренера?

— У меня там приятель, капитан. Ну так как? — Он снова повернулся к Майклу.

— Пока нет, — ответил Майкл. — Месяца два-три я должен подождать.

— Через три месяца, — пророческим тоном изрек Фарни, не забывая улыбаться двум блестящим красоткам в соседней кабине, — через три месяца вам останется только ухаживать за садами в Иокогаме.

— Откровенно говоря, — Майкл попытался придать своим словам самый прозаический смысл, — откровенно говоря, я хочу пойти в армию рядовым.

— Не валяйте дурака. Это еще зачем?

— Долгая история, — Майкл смутился, решив, что он все-таки проявил нескромность. — Я расскажу вам как-нибудь в другой раз.

— А вы знаете, что такое рядовой в нашей армии? Котлета — мелко рубленное мясо и немножко жиру… Ну что ж, воюйте на здоровье. — Фарни помахал рукой и отошел.

Кэхун насупившись смотрел, как два комика с громким хохотом проталкивались вдоль стойки и пожимали руки всем пьющим.

— Ну и город! — воскликнул он. — Я бы пожертвовал японскому верховному командованию пятьсот долларов и два билета на премьеры всех своих спектаклей, если бы только оно распорядилось завтра же разбомбить его… Майкл, — продолжал Кэхун, глядя в сторону. — Я хочу тебе кое-что сказать, пусть даже это будет эгоистично с моей стороны.

— Говори.

— Не уходи в армию, пока мы не поставим пьесу. Я слишком устал, чтобы действовать в одиночку. К тому же ты возишься с ней с самого начала. Слипер — ужасный прохвост, но на этот раз он написал хорошую пьесу, ее нужно обязательно поставить.

— Не беспокойся, — мягко отозвался Майкл и подумал, уж не хватается ли он во имя дружбы за этот законный на вид предлог, чтобы увильнуть от войны еще на целый сезон. — Я пока побуду здесь.

— Пару месяцев армия как-нибудь обойдется и без тебя, — сказал Кэхун. — Ведь мы все равно выиграем войну.

Он умолк, заметив, что к их кабине пробирается Слипер. Мильтон Слипер одевался, как преуспевающий молодой писатель. На нем была темно-синяя рабочая блуза и съехавший набок галстук. Это был красивый, плотный, самоуверенный человек. Несколько лет назад он написал две острые пьесы из жизни рабочего класса. Слипер уселся, не пожав руки Майклу и Кэхуну.