Молоко в ладонях

Когда-то, в туманном и далеком прошлом Егор, как и все его сверстники, жил с родителями; была сестра, да и дед с бабкой тоже, наверное, где-то и когда-то были; не помнил он их совсем. Отца забрала война; в первые же дни похоронка пришла. Как только до передовой добрался, так при бомбежке и погиб. Мать, по жизни больная и всегда недовольная женщина, померла в канун самого начала эвакуации и, даже умирая, злилась на немцев, затеявших эту бесчеловечную войну, лишивших крова, отнявших мужа, не давших поставить детей на ноги, и после уж, спокойно закрыть глаза. С сестрой они потерялись на какой-то станции, он даже названия ее не знал. Железнодорожный узел бомбили, пришлось уходить в лес, а позже на его месте камня на камне не осталось. До налета, на станции скопилось много мечущегося от страха безысходности народа; все с узлами, чемоданами, с кричащими от ужаса и переполоха детьми. Прислониться некуда, везде сидели и лежали люди; кто спал, утомленный многими попытками поскорее укрыться от надвигающейся смерти, кто шумно разговаривал, ругался, просил и плакал, кто понуро сидел и ждал своей непредсказуемой участи. Здоровенные дядьки и тетки лезли в товарные вагоны отходящего и подающего тревожные гудки поезда. В возникшей толчее, Егора оттеснили в сторону, и мягкая детская ладошка сестренки выскользнула из его руки. Ее подняли на руки чужие люди и посадили в вагон; было слышно, как звали мать девочки, считая, что она где-то рядом, а его взволнованный до хрипоты голос никто не слышал, да и не научился он тогда еще так громко кричать от горя, от разлуки и беды. Оцепенело, глядя в сторону уходящего поезда, он хотел бы заплакать, но не мог. Последние слезы выплакал, когда умерла мать, а на этот случай совсем не осталось. В душе он уже и сестру схоронил. Просто сейчас ему было жаль маленькую Наденьку; как она там, в том вагоне, среди нервно-жмущейся толпы обездоленных людей: «Кто о чужом ребенке заботиться станет?» – От присутствия таких мыслей он лишь вдыхал и вдыхал воздух, а надышаться не мог…

Это позже, одиноко отсиживаясь в лесу, он со скупыми слезами на глазах звал сестру, а сердце лопалось от боли и стучало неровно, словно не желая жить и терпеть разлуку. Наверное, только оно одно и слышало свой крик, схожий разве что с волчьим, обреченным и безнадежным воем, способным вырваться из груди. Так и уехала сестренка с тем эшелоном, голодная и брошенная. Егор видел, как у него на глазах, не найдя матери, девочку оставили в тамбуре, куда в панике, суете и давке ломился, народ. Еще долго он стоял один на перроне, в стороне от толпы, не чувствуя себя и не видя людей, ставших ему безразличными. Так он остался без Надежды, единственной и родной ему души, лишенный всякой надежды когда-либо отыскать и обрести ее вновь.

Когда страшные самолеты улетели, прекратились взрывы и закончилась стрельба, он вернулся на пылавшую от пожаров станцию. Поезд был позже. Он не помнил, как оказался в нем, кто уложил его на полку и зачем? Хотелось подняться, но сильно кружилась голова. В больницу, эвакуировавшую раненых куда-то на Урал, он угодил на том, попавшем под бомбежку железнодорожном вокзале. Ехали долго, часто пропуская встречные, груженые военной техникой, эшелоны. Из разговоров Егор успел узнать, что немцы продолжали наступать по всем западным границам Советского союза. В это не хотелось верить, но по радио, на станциях, где по долгу приходилось стоять, говорили тоже самое. Многие города захвачены противником и наши войска несут большие потери, все время отступают, хотя дух народа не сломлен, вера в победу жива, и войска упорно сопротивляются Гитлеровским захватчикам.