Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе

В течение двух столетий Рэтклифф-хайуэй пользовался дурной репутацией. Это был важнейший из трех основных путей, которые шли из Лондона на Восток. Он тянулся по гребню твердой земли над Вапингским болотом. Со времен римлян дорога вела вдоль отвесного берега, и в том месте, где язык из красноватого галечника ближе всего подходил к кромке воды, с незапамятных дней была гавань. Но уже к 1598 году, когда Джон Стоу[2]

опубликовал свой «Обзор Лондона», Рэтклифф-хайуэй превратился в узкий грязный проезд с переулками, где в тесных домишках селились поставщики продовольствия для моряков. Этот упадок произошел при жизни Стоу, по словам которого за сорок лет до того Рэтклифф-хайуэй обрамляли красивые живые изгороди, длинные ряды вязов и других деревьев вплоть до деревушки Лаймхерст. Вапинг с прилегающими к реке землями представлял собой зеленые поля и сады – все было так, как некогда обустроили римляне, и ни единого дома не поставили здесь за полстолетия.

Существовала особая причина, почему люди не хотели строиться в Вапинге, несмотря на то что в елизаветинские времена судоходство в районе лондонского Пула оживилось. Деревушка служила «традиционным местом казни пиратов и морских разбойников, которых вешали во время низкой воды и оставляли в петле, пока их трижды не омоет прилив». Долгие годы предрассудки и страх останавливали застройщиков, и только когда виселицы перенесли дальше вниз по реке, в этом месте появились первые трущобы. Они довольно быстро распространились по болотистой земле и шагнули дальше к Шэдуэллу, Рэтклиффу, Лаймхаусу и Поплару. Жизнь в этих лачугах в восемнадцатом веке была такой дикой, что бряцание цепей очередного мертвеца, когда его захлестывали волны прилива, вполне гармонировало с окружающей действительностью. Так же как и запутанный план улиц Вапинга. В его пирсах, дамбах и омываемых приливом каменных ступенях ведущих к реке лестниц все еще угадывался костяк древней прибрежной деревни, которая быстро исчезала. Доктор Джонсон застал кое-какие из ранних перемен. «Сегодня он много говорил об удивительных по протяженности и разнообразию пространствах Лондона, – записал за ним в марте 1783 года Джеймс Босуэлл[3]

, – и заметил, что человек любознательный наблюдает здесь такие нравы и обычаи, которые мало кто может представить. Он в особенности рекомендовал нам изучать Вапинг».

С юга район омывал темный лондонский кровоток – Темза, эта широкая, судоходная и весьма оживленная главная артерия Лондона[4]. Сюда приходили большие суда Ост-Индской компании, огромные, грозные, как боевые корабли. Они привозили чай, муслин, ситец, специи и индиго. Те, что плыли с запада, доставляли из Америки сахар, ром, кофе, какао и табак; из Ньюкасла прибывали углевозы, из Гренландии – китобойцы. По реке сновали каботажные суда, пакетботы, торопились бриги, лихтеры, баржи, паромы и ялики. Жизнь прихожан Вапинга постоянно проходила при звуках Темзы: вздохах залетевшего в парус или овевающего мачту ветра, тяжелого плеска воды о причалы, хриплых криках барочников и паромщиков. Терпкий летний запах воды, ветры с моря и осенние туманы – вот тот воздух, которым они дышали. Сам облик портового района сформировался благодаря многообразной связи с рекой, и названия многих улиц отражали их назначение. По Олд-Грейвел-лейн (то есть Старой Галичной) на пристани Вапинга подвозили из карьеров Кингсленда песок для балласта. На Кейбл-стрит (Канатной) жили канатных дел мастера, которые плели свои тросы в тех самых полях, через которые проходила их улица.