Молот и крест. Крест и король. Король и император

В те времена монахи молились: «Domine, libera nos a furore normannorum» – «Избавь нас, Господи, от гнева норманнов». При виде этих лиц любой разумный монах не замедлил бы добавить: «Sed praesepe, domine, a humore eorum» – «Но тем паче, Господи, избавь нас от их веселья».

– Да, эту новость следовало до нас донести, – сказал Змеиный Глаз, – и мы благодарны тебе. Сначала мы решили, что ты не говоришь всей правды, и потому могли показаться недовольными. Но то, что ты сообщил в конце, – о да, это речь нашего отца. Он знал: кто-нибудь услышит. Он знал: кто-нибудь передаст нам. И знал, как мы поступим. Согласны, ребята?

Был подан знак, и кто-то выкатил вперед здоровенную дубовую колоду. Совместный рывок четырех братьев – и чурка прочно утвердилась стоймя. Дети Рагнара сошлись над ней лицом к своим людям, и каждый поставил на колоду ногу. Они заговорили дружно, как требовал ритуал:

– Вот попираем колоду и хвалимся, что мы…

– …пойдем на Англию мстить за нашего отца, – сказал Хальвдан.

– …захватим короля Эллу и замучаем насмерть за гибель Рагнара, – пообещал Убби.

– …поразим всех королей английских и покорим их страну, – поклялся Сигурд Змеиный Глаз.

– …обрушим мщение на черных воронов, Христовых жрецов, которые подсказали про орм-гарт, – добавил Ивар.

Они закончили хором:

– А если мы отступимся от этих слов, то пусть нас отвергнут с презрением боги Асгарда и пусть мы никогда не примкнем к нашему отцу и предкам в их обители.

Когда они договорили, прокопченные балки «длинного дома» содрогнулись под ревом четырехсот глоток – ярлы, нобли, шкиперы и кормчие всего пиратского флота бурно выражали одобрение. Окрест простолюдины повысыпали из своих лачуг и ночлежек, пихая друг дружку в волнении и предвкушении, – они узнали, что судьбоносное решение принято.

– Ну а теперь, – грянул Змеиный Глаз, перекрывая гвалт, – выставляйте столы, несите скамью! Никто не наследует отцу, пока не выпьет погребального эля! И мы будем пить, как герои саг, справляя тризну по Рагнару. А поутру призовем каждого человека, снарядим все корабли и пойдем на Англию, чтобы там нас запомнили навсегда и никто не укрылся! Но сейчас – пейте. А ты, чужеземец, садись к нам на скамью и расскажи еще о нашем отце. Тебе найдется место в Англии, когда она достанется нам.

* * *

Вдали от тех мест лежал на соломенном тюфяке смуглый юноша, пасынок Вульфгара. Сырая почва Эмнета еще дышала туманом, и Шефа защищало от сырости лишь старое тощее одеяло. В добротном же бревенчатом доме его отчим разлегся в покое и сытости, а то и любовной неге с матерью юноши, госпожой Трит. Альфгар тоже почивал в теплой постели в горнице по соседству с родительской спальней; спала и Годива, дочь наложницы от Вульфгара. По возвращении Вульфгара домой все они до отвала наелись жареного и пареного, печеного и перченого – гусей и уток с болот, миног и щук из реки.

Шеф набил живот пустой кашей и отправился в свою одинокую хижину возле кузницы, и там единственный друг перевязал ему свежие раны. Теперь парень качался на волнах сна. Если это был сон.

Он видел поле где-то на краю земли, освещенное лишь закатом. На поле лежали бесформенные груды ветоши, костей и шкур; белели черепа и ребра среди истлевших роскошных доспехов. Повсюду среди куч разбойничали птицы – огромные, черные, они яростно долбили клювами пустые глазницы и терзали суставы в поисках костного мозга или ошметков мышц. Но тела были уже много раз обглоданы, кости высохли; птицы раскаркались и набросились друг на дружку.

Затем они прекратили свару и стянулись к четырем черным птицам, стоявшим особняком. Прислушались к их карканью, еще более громкому и грозному. Затем вся стая взмыла в пурпурное небо, где выстроилась в круг, после чего медленно слилась в единое существо и устремилась прямо к нему, к Шефу. Вожак несся на юношу, и тот видел немигающие золотые глаза и клюв, нацеленный в лицо. Отпрянуть не удалось: он не мог шевельнуться, что-то крепко удерживало голову; он ощутил, как черный клюв глубоко погрузился в мякоть глазного яблока.