То, что я увидел, когда дверь распахнулась внутрь, потрясло меня. Комната была не больше семи квадратных метров. Петра спала на узкой кровати, которая занимала одну стену. Напротив стоял такой же простой письменный стол, облицованный белым шпоном, на нем — устаревший компьютер. Но тут мой взгляд переместился на книжные полки над ее рабочим столом. На двух балках длиной футов по шесть были расставлены все четырнадцать книг, что я написал. Оригинальные версии на английском языке и их последующие переиздания в бумажном переплете занимали верхний ярус. Внизу теснились переводы на немецкий, французский, итальянский, греческий, польский, шведский и финский языки.
Рядом стояли четыре толстые папки, на корешках которых было выведено:
Как ей удалось отследить все эти публикации? И почему,
Как только в моей голове пронесся этот безумный вопрос, я инстинктивно потянулся к спинке стула и тяжело опустился на сиденье, зарыдав в голос. Я больше не мог держать это горе в себе.
Все эти годы… когда мне так хотелось увидеть ее, когда я уговаривал себя, что все осталось в прошлом и не стоит к нему возвращаться, нельзя открывать этот ящик Пандоры…
Все это время, когда я втайне страдал по ней, оплакивал все, что между нами было, что я нашел и потерял, те беды, что я навлек на нее своим предательством…
Все это время… она была рядом. Со мной. Следила за моими успехами, моей карьерой, собирала мои книги на всех языках, какие только могла достать, отслеживала мои журналистские публикации, чтобы всегда быть в курсе, чем я занимаюсь, что у меня на душе, что беспокоит в профессии, что я думаю и пишу о мире и жизни.
Когда я увидел эти тщательно подобранные статьи и книги — мое скромное литературное наследие, все, что останется после меня, — мне в голову пришла очень простая мысль, но она захватила меня и уже не отпускала.
Йоханнес сидел на краю кровати и взирал на мои слезы с холодным безразличием. Когда я наконец успокоился, он сказал:
— Когда-то я вас ненавидел. Каждый раз, когда мама тратила последние деньги на одну из ваших очередных книг, каждый раз, когда из Нью-Йорка, Лондона или Лиссабона приходила посылка с вашим новым опусом — а она ведь собирала и все эти чертовы переводы, — она садилась там, где сейчас сидите вы. И делала то же, что сейчас делаете вы. Она плакала.
Он поднялся и достал что-то с верхней полки. Пухлый манильский конверт. Он швырнул его на стол прямо передо мной. На конверте было написано мое имя. Ее рукой.
— Мама сказала, что, если однажды вы все-таки приедете в Берлин — и только если физически будете
Он направился к двери. Я взял конверт и последовал за ним. Он открыл входную дверь. Я вышел за порог, с конвертом под мышкой.
— Я виноват, — прошептал я. — Мне очень… жаль.
Йоханнес уставился куда-то вдаль. И сказал:
— Кому ж не жаль.
Глава вторая
МОИ ЛЮБИМЫМ ТОМАС.
Ну вот. Наконец-то.
Знаешь, все-таки немецкий синоним звучит лучше.
С чего же начать?
Наверное, с фактов.
Вот уже пять лет как я заложница рака крови. Медицина придумала ему замысловатое название: