Момент истины

Мы прошли в только что убранную комнатку. Кровати были заправлены чистым, непользованным бельем. Половики отсюда висели на штакетнике. В пепельнице на столе – ни окурка, ни пепла, ни соринки. И нигде никаких следов пребывания вчерашних постояльцев.

Тем временем пожилая женщина на смежном участке – она по-прежнему находилась на огороде прямо перед окном этой комнатки, – завидя в окне соседку, принялась с новой энергией возмущенно выкрикивать что-то по-польски. Капитан прислушивался и незаметно подал мне знак. Но я при всем желании не мог понять, о чем там шла речь.

– Пшепрашем паньства, – с улыбкой извинилась Гролинская; она выглянула в окно и сказала: – Hex щен пани юш успокои. Пшез быле глупство денервуе щен пани пшешло годинен[32]. – И, оборотясь к нам, с улыбкой снова извинилась: – Пшепрашем паньства.

– Ну что ж, – оглядев исподволь все в комнате, сказал я, – условия для двух человек хорошие.

– Вполне, – подтвердил капитан, делая для видимости какие-то пометки в служебном блокноте. – А больше двоих сюда и не направляли... Так и записываю: комната светлая, чистая... Сколько здесь метров?

– Двенадцать, – сказала хозяйка.

Женщина на соседнем участке продолжала ругаться, и я демонстративно посмотрел в окно.

– Проше пана, слышите, как она волнуется? – пытаясь улыбнуться, проговорила Гролинская.

– Что там случилось? – спросил я.

– Ничего... Они же не бандиты, а радецкие официэры! Подумайте, наступили на огород... Ночью темно!

– Повредили грядки... – подсказал капитан.

– Они что, ушли через ее участок?

– Так!.. Там ближе к центру. Почему я виновата?.. Мусить, так надо... Они же военные!..

• • •

В голове у меня вертелось немало вопросов. Мне бы очень хотелось знать и что собой представляют в действительности те, кто значились в комендатуре как Николаев и Сенцов, и, разумеется, где они сейчас, и все подробности их поведения и разговоров в этом доме, и почему они ушли ночью через соседний участок, и кто был тот железнодорожник в плаще, зачем он приходил, и где теперь, и что за отношения между ним и этими двумя офицерами.

И еще очень многое мне бы хотелось узнать, и о многом я бы желал поговорить с пани Гролинской, но сейчас я мог интересоваться лишь определенным кругом вопросов, только тем, что положено знать офицеру комендатуры, проверяющему порядок размещения военнослужащих на частных квартирах.

Мы уже выходили – вслед за капитаном я переступил порог комнаты, размышляя над тем, что услышал и увидел в этом доме, – и тут на кухне у меня от волнения буквально заняло дух: возле кафельной печки, в углу, в плоском ящичке для мусора рядом с совком я увидел смятый листок целлофана, хорошо мне знакомую целлофановую обертку...

37. ТАМАНЦЕВ

Первая ночь в засаде была не из приятных и тянулась чертовски медленно.

Мы вымокли до нитки еще вечером, обсушиться было негде, согреться нечем, и до утра мы дрожали в кустах, как цуцики.

Когда начало светать, мы перебрались потихоньку в дом Павловских. Добротный, с большой мансардой, он стоял заколоченный в сотне метров от хатки Юлии Антонюк, и с чердака отлично просматривались все подступы к ней – наверняка никто бы не смог подойти незамеченным.

Мы развесили обмундирование сушиться под крышей, Фомченко и Лужнов завернулись в старое тряпье и уснули, я же расположился с биноклем у чердачного окна, также забитого досками.

Хатенка Юлии Антонюк смотрелась отсюда как на ладошке. Лучшее место для наблюдения трудно было придумать. Я решил так: светлую часть суток будем находиться здесь, а с наступлением сумерек перебираться ближе к хатке, располагаясь в кустарнике с двух сторон от нее.

До полудня наблюдал я. Юлия Антонюк возилась около хаты по хозяйству, прибиралась, вытряхивала какие-то облезлые овчины, тяжелым, не по ее силенкам ржавым колуном рубила дрова. Потом прошла с корзиной на огород Павловских и нарыла картошки. Там уже немало повыкапывали то ли Свириды, то ли Зофия Басияда, то ли еще кто. И я подумал, что и нам не мешает в сумерках набрать там с ведерко – вопрос только, как ее сварить?

Я отметил, что одета Юлия бедно и лицо у нее нерадостное, но даже издалека можно было без труда разглядеть, что она красивая, складненькая и богата женственностью или еще чем-то, как это там называется, из-за чего женщины нравятся мужчинам.

Ее дочка – занятная пацаночка, веселая и очень подвижная – играла возле дверей хатенки, что-то распевала и ежеминутно почесывалась, что, впрочем, ничуть не портило ей настроения. Уж если блохи жрали нас здесь, на чердаке, представляю, как они свирепствовали там: в хатах с земляными полами их обычно полным-полно.

Хозяйство Антонюк из-за отсутствия какой-либо живности, хотя бы кошки или курицы, выглядело не просто бедным, но и запустелым. Я даже поймал себя на чувстве жалости к этой девахе, по дурости прижившей от кого-то ребенка, – житуха у нее получилась несладкая. Рассмотрев в бинокль лицо девочки, я вполне допускал, что она от немца, а вот с Павловским, как я его представлял по словесному портрету и фотографиям, у нее не было, по-моему, и малейшего сходства.