Монады

Девочка садилась напротив незрячего певца, вынимала из кармана фартучка (надеваемого на нее в предохранение чистоты накрахмаленного платьица) немногие монетки, сохраненные от школьных завтраков, и протягивала ему. В одном кармашке с вышитым на нем медведем у нее хранилась денежка на покупку всяких цыплят и уточек, приносимых разносчиком фруктов и сладостей прямо к их дому. В другом – с зайчиком – та самая сбереженная серебряная денежка для певца.

Усевшись рядом на корточки и приоткрыв рот, она слушала поведываемые нараспев высоким гнусоватым голосом истории про тех же чудищ и героев, что присутствовали и в балладах брадобреев. Но здесь все было серьезнее, увлекательнее, страшнее и гораздо продолжительнее.

Огромными камнями перегораживались потоки широченных рек, полчища врагов, сплошь покрывая необъятные желтые пустыни, медленно придвигались к могучей и неодолимой Великой стене. Мертвые родители наказывали нерадивых потомков. Могучие властители влюблялись в неземных красавиц, те отвечали им взаимностью, но неодолимые препятствия возникали на их пути. Мощный дракон, похитив великую жемчужину в Небесном нефритовом дворце, держа ее во рту, уходил на неимоверную глубину великой реки и там замирал, зарывшись в мельчайший донный песок. Изредка всколыхивалась ровная поверхность воды да вспыхивали на глубине зеленым малахитом его зрачки из-под полуприкрытых тяжелых складчатых век. На устах его играла странная улыбка. Жемчужина смутно таилась в темной глубине огромной пасти.

И многое-многое другое. И все ведь она понимала.

Однажды певец неожиданно открыл крышку небольшого сандалового лакированного ящика, и оттуда выпрыгнула обезьянка, роскошно обряженная мандарином времен династии Мин. Она состроила уморительно-серьезную физиономию и уставилась на девочку. В ее взгляде было что-то неотвязное, специфическое. Девочка тут же припомнила тех самых зловещих мартышек. Она знала, что ни в коем случае не надо отводить взгляда.

Девочка замерла, словно застыла.

Обезьянка посидела, посидела и исчезла. Девочка даже и не заметила, как это случилось. Как будто на время выпала из привычного потока времени и событий. Скорее всего, под влиянием энергии и неуступчивости странного обезьяньего взгляда. Скорее всего.

Временами за спиной девочки на фоне низкорослых домиков, покачиваясь, проплывал караван тяжко груженных верблюдов. Они скрывались и снова объявлялись в промежутках строений. Их поток, казалось, был нескончаем. Иногда из-за крыши виднелись только верхи вздрагивающей поклажи. Слышалось тихое позвякивание многих колокольчиков. Девочка оборачивалась и жмурилась на яркий свет. На фоне заходящего солнца караван виделся неким медленно передвигаемым чьей-то верховоднической рукой вырезанным картонным плоским силуэтом.

Иногда она навещала дома китайской прислуги. Вернее, своей маленькой ласковой няни или вечно улыбающегося повара, обычно возившегося со своими кастрюлями в полуподвальном этаже их дома. Он склонялся над тяжелой чугунной плитой, приоткрывал большие плоские крышки кастрюль и отшатывался от густых клубов стремительно вырывающегося пара.

В плите было, как помнилось девочке, шесть круглых вырезов, прикрываемых большим количеством уменьшающихся, накладываемых друг на друга чугунных же колец. Последнее было маленькой такой, чуть прогнутой черной тарелочкой. Девочка играла ими, складывая в тяжелые и достаточно опасные при разрушении пирамиды. Мать не очень поощряла ее посещения кухни.

В низеньких и крохотных домишках китайской прислуги наличествовали крохотные же низенькие двери. Временами. Временами они просто даже и отсутствовали. Вываливались. Как, собственно, и ставни из оконных проемов. Все было настежь открыто и продуваемо насквозь во всех направлениях жаркими, влажными или холодными, пронизывающими воздушными потоками. Но так жили. Таков обиход и устройство небогатой жизни.

Дома же с высокими, широкими и резными дверями находились в других, престижных районах. Входы были обращены к северу, чтобы, смиренно стоя на коленях, обитатели тех прочных и устойчивых жилищ через тысячи километров могли как бы умственно лицезреть императора, который из своего высокого жилища пристально взирает в южном направлении.

Кстати, с подобного рода ориентациями домов, окон и входных дверей в здешних местах царило немало разнообразных примет и поверий. Например, двери главного входа одного из солидных банков в их городе были обращены к дальним холмам, в сторону от моря, дабы губительный морской дракон не мог безнаказанно ворваться в помещение и похитить все драгоценности. Вот была бы история! Можно себе представить. Вход же с улицы, который использовали все клиенты, да и сами служащие банка, значился, так сказать, задним. Черным ходом. Наверное, предполагалось, что проникнуть в банк через задний ход для великого дракона было бы чрезвычайного рода унижением. Либо черные ходы оборонялись совсем иными силами и духами, чем парадный, и менее благосклонными или вообще нетерпимыми к подобного рода эксцессам. Кто знает.