Монахиня Адель из Ада

— А что? Прикольненько, можно и послушать, — радостно воскликнула Кристина.

— Хоть поржём, — согласился жених.

Из двухкассетника по-прежнему лилось:

— «Дерьмовочка» — супермилашка со знаком минус. Минус, плюс — какая разница? Я в этой жизни собиралась гадить не меньше, чем в предыдущих, но сначала надо было имидж идиотки закрепить, а ещё лучше — идиота мальчукового фасона. С идиота, да ещё и с мальчика, спрос нулевой. Практически…

Когда мой братец Петя, кстати, даун от рождения, понял, что он даун, я уже пользовалась его имиджем. Даун лучше, чем просто придурок, с дауна спрос ещё меньше. В профессорских семьях дауны не изредка рождаются, «на детях гениев природа отдыхает».

Когда не Петеньке природа отдохнула, и не однократно, я начала с ним активно дружить. Не с профессором же играть во всякие игры!

Профессор — мой очередной биологический родитель, сколько у меня их было — полная чума, а основной мой папа в раю без отпуска ишачит Змеем-Кладовщиком. Не путать с Искусителем!

Искуситель в подчинении у моего папаши. В раю вообще полно змей. Откуда в раю змеи, спрашивается? Либо рай не настоящий, либо змеи липовые.

Мой настоящий папа не сволочь, не то, что профессор — тот всё сына родного хочет куда-нибудь сплавить, якобы на лечение. Пете-дауну с меня польза была не абы какая: если бы не я, его бы запихнули в дебильный интернат. Я к тому времени уже полмесяца как родилась, и жена профессора стала мужа уговаривать избавиться от бракованого ребёночка, ну, чтобы лишний раз никто не видел, как на ихних детях природа отдыхает, чтоб про профессорские выверты подольше не догадывались.

Когда Петюне соску в рот засунули (в его-то пять годков!), когда шапочку дебильную на глазки нахлобучили (чтобы подебильней выглядел), я такую рожу в колясочке схрючила, что они оба замерли, как парковые манекены, стали переглядываться, с Петенькой единокровным меня сравнивать.

— Неужели это заразно?! Неужели девочка заразилась?! Так у нас в семье теперь два дауна?!

Профессор от злобы чуть монитору фэйс не расквасил.

— Дураки мы! Надо было его ещё раньше сдать в интернат, пока он младшенькую заразить не успел!

Потом сели, отдохнули и вот к какому выводу пришли: обе кровиночки одинаковенькие, обе вроде как дауны, поэтому, чтобы совсем бездетными не остаться, решили нас обоих в семье оставить. От греха. У профессоров недетородность позорней вывертов считается. Не без фальшивых вздохов, правда, дело обошлось.

Мой настоящий папа не просто Кладовщик, он непосредственный начальник Змея-Искусителя. Говорят, что Искуситель не только Еву с Адамом из рая вытурил, но и многих-многих других извращенцев: за воровство, хабальство и сексуальную распущенность.

Искуситель без разрешения Кладовщика ничего не делает, ничего и никогда, почти что никогда — в раю своя иерархия. Папа-Змей запретил ему разбазаривать райское имущество — он и не разбазаривает, по крайней мере, даром никому и ничего, ничего и никому, взяточник ещё тот, жаднее моего папаши. Одно и то же яблоко нескольким парам суёт! И фишечку придумал, чисто для отвода глаз: «Возьмите яблочко, пока никто не видит! Клетчатка хорошо целлюлит разглаживает!» При чём тут это? У Рубенса-художника в картинах навалом целлюлита — за деньги ходят смотреть…

В раю столько вещичек можно накрысить — рук не хватает, карманы лопаются, глаза разбегаются! Можно не только фруктами взять, новейшими достижениями нечеловеческого интеллекта можно отовариться, причём, совершенно бесплатно. Поэтому моим папашей было велено Искусителю все глазки воровские в одну кучу собирать, на уценённых яблоках фокусировать. Как кто сворует яблочко, даже ещё толком не успеет надкусить, а Искуситель его хвать — и вон из рая!

А Змей-Дискжокей, сидящий за кустом, под роялем, врубает самый позорный рэп и орёт невыносимо:

— В муках детей своих рожать будете!!!

Текст ни разу не поменялся. Хотя нет, один великий нобелевский лареат поимел-таки от Дискжокея эксклюзив. Он, как и многие другие, не выдержал смертельной райской скуки, сам из рая обратно на волю попросился.

Кстати, поначалу у него дела отлично шли. Другие покойнички на тот свет ничего не тащат, а ему разрешили в виде исключения нобелевку прихватить. Но он не заценил поблажку, разъерепенился, разнюнился, расхрюкался и развонялся.

Рай моего папы, между прочим, ничего общего с Вечной Жизнью не имеет — очередная проверка на вонючесть, перевалочный портал. Если до него жить невозможно, то в нём уже таки намаешься по полной: засахарят тебя там, заванилят, засиропят, замусюсюкают, заколыбасят. Если всё это выдерживать лет пятьсот, то продвинешься ещё дальше — туда, куда все райские поголовно мечтают пролезть, отдельной самоуправляемой тарелкой полететь.

— Пятьсот лет! Надо же! — вздыхал над карамельно-мятно-безалкогольным пуншем райский пленник. — Адам не захотел терпеть, так почему я должен?!