Монархическая государственность

Таким образом, совершенно невозможно представить себе, какой великий идеал мог бы составить серьезное противодействие коренному русскому идеалу самодержавия, как только оно восстановит свои необходимые средства общения с нацией. Против этого идеала, может, для многих говорит его неизбежная связь с религией. Но в настоящее время заметно падение не столько религиозного чувства, как собственно православного Миросозерцания, из которого вытекает царская идея. Однако расшатанность православия составляет явление, которого смысл очень спорен.

В его появлении играет огромную роль не падение самой идеи, а неправославное состояние церковности. Им компрометируется православный идеал. Но искажение церковности обусловливается у нас не столько падением самого чувства веры, как недостаточной сознательностью, которой пользуются разные своекорыстные интересы. Однако же едва ли когда-нибудь попетровская Россия достигала такой степени повышения церковной сознательности, как в настоящее время. Достаточно указать непрекращающиеся толки о церковных Соборах, патриаршестве, о возрождении прихода и т. д., чтобы видеть близость уничтожения тех неправильностей церковного строя, которые больше всего роняют православие.

С изменением же этого неправильного положения, способность православия к влиянию на умы и совести несомненно возрастет до чрезвычайной степени.

Что касается самой психики русского человека, то ее религиозный характер и теперь столь же несомненен, как прежде. Чистый, холодный рационализм не обнаруживает и теперь способности уживаться даже в тех сектах, которые возникли на рационалистической основе. В этом отношении сектантские сумасбродства в Павловках или духоборов в Америке [108] патологически обнаруживают характер здорового религиозного чувства русского человека. Он и теперь по-прежнему не способен обходиться без Бога, без сердечного с Ним общения. Само отступление от рамок православия сплошь и рядом свидетельствует в действительности лишь о живом состоянии православного религиозного чувства в русской душе.

Должно сверх того заметить, что к политическому принципу людей приводит не непосредственно вера в смысле догматического верования, а то нравственное настроение, которое ею порождается. Это же настроение современного русского, по-видимому, совершенно такое же, как было прежде. В этом отношении даже огромная примесь нерусских элементов к современной интеллигенции не получает особого значения, ибо люди вообще легче всего "русифицируются" на почве этического настроения.

"Этическое" же настроение, то есть предрасположение все явления жизни подчинять этике, характеризует современного русского ничуть не меньше, чем его отцов и дедов.

Современные русские, несомненно, крайне развращены, так что об их "этике" может казаться стыдно и говорить. Но должно вспомнить, что это состояние "греховное", а не возведенное в норму. Русский сбился с пути, потерял рамки жизни, необходимые для воспитания, и вот почему он стал так деморализован. Но этическое начало в этом развратном человеке остается все-таки единственным, которое он в глубине сердца своего уважает.

Простую нравственную "дисциплину", "дрессировку", которую столь искренне ценят другие народы, он не уважает, и доходит до современной деморализации именно потому, что в существе своей души он "этичен", хочет непременно истинного чувства, и если его не находит, то отворачивается от всяких утилитарных подделок.

Но пока душа русского такова, он не может быть способен искренне подчиниться какой-либо верховной власти, основанной не на этическом начале, а потому он не способен признать над собою власть ни аристократии, ни демократии.

Русский по характеру своей души может быть только монархистом или анархистом. Если он почему-нибудь утратил веру в монархию, то делается или политическим индифферентистом или анархистом.

Может быть, наша интеллигенция, или даже вообще русские, этого сами не понимают. Но психология руководит нами независимо от нашего понимания, и русского она ведет ни к чему иному, как к монархии, по той причине, что он не способен честно и охотно подчиниться никакой другой власти, кроме единоличной.

А потому было бы невероятным увидеть в России, по крайней мере теперь, до чрезвычайного изменения самой души народной, не только республику, но даже сколько-нибудь прочную конституцию, ограничивающую царскую власть. Можно себе представить у нас, как везде, смуты, перевороты, узурпации, но как прочный строй в России возможно только монархия, и думаю, что она теперь возродилась бы из самых тяжких смут столь же самодержавной как в 1612г.

Но если этот диагноз верен, то указанные выше ненормальные построения управительных учреждений и запутанные отношения Верховной власти и нации должны быть в конце концов изменены не какою другою властью, как властью русского самодержца.