Монастырь

– Понимаю. – Тихо отвечал Кулин, но оперативник, словно не слыша этого слова, продолжал говорить на ту же тему:

– Ты убил авторитета! Понимаешь? Мне-то от этого, может и лучше будет. А о себе ты подумал? Нет, ты скажи, ты подумал о себе?

– Да.

– Ни хрена ты не думал. На тебя уже открыт охотничий сезон! Любой, кто тебя завалит, будет не просто убийцей, а защитником воровских идеалов, чтоб им пусто было! Блатные они же… – Игнат Федорович сперва отмл первую пришедшую на ум ассоциацию, подумав, что она будет непонятна зеку, но следующие оказались еще хуже, – как гидра! Одну голову отрубишь – две вырастет!

Ты не уничтожил Крапчатого. Ты создал миф! И его тебе уже сломать не под силу! А мне с ним жить и работать! Миф о добром дедушке-царе воре в законе Крапчатом, который водил мужиков на блядки а какой-то козел, которому это не понравилось, взял его, и замочил!

После этих слов Николай впервые поднял голову и посмотрел на оперативника.

– Чего смотришь? Не понимаешь, как так все переиначили? А ведь это зеки. Мог бы уж понять, не первый день сидишь! И не думай, что я тебе тут, как вы выражаетесь, порожняки гоню. Эта легенда у меня уже в протоколе зафиксирована.

Я, знаешь ли, по долгу службы обязан следить за устным творчеством.

И, сам подумай, что мне теперь с тобой делать?

Ладно, я тебя понимаю. Ты не хочешь ничего говорить, за тебя это уже сделали.

Болтунов много. Ты мстил за семейника. Да. Хорошо. То есть ничего хорошего. Ты же пошел не против какого-то там Крапчатого-Губчатого, ты пошел против системы.

А она этого не прощает. Сомнет и сожрт! Ты готов к смерти?

Кум задавал этот риторический вопрос, собираясь после него выдать несколько фраз об уникальности человеческой жизни, но дважды арестант опередил майора, коротко и громко сказав:

– Да. Готов.

На мгновение Игнат Федорович запнулся.

– Нет. Ты обманываешь самого себя. Смерть можно лишь встретить достойно. Готовым к ней быть нельзя.

– Это метафизика. – Глухо ответил Куль.

– Да, – Вздохнул Лакшин, – Ты прав. Меня занесло. Но что мне с тобой делать? Я же тебя никуда не смогу спрятать! Те же блатные прикажут Луневу, и он собственноручно тебе кишки выпустит.

– Почему вы хотите меня спасти?

Этот вопрос застал оперативника врасплох. Только сейчас он понял, что испытывает странную, необъяснимую симпатию к этому, по всем законодательным меркам, убийце.

Майор сразу же представил себе некую вымышленную ситуацию, в которой на месте Кулина был кто-то другой. Нет, тогда он, кум, не стал бы точить с ним лясы, а просто отправил бы в ШИЗО, намекнув прапорам, что все телесные повреждения будут списаны на падение с лестницы.

– Не знаю. – По мнению Лакшина это был лучший ответ.

– Тогда… Просто отпустите меня.

– Куда? На волю? Но это нелепо! Ты совершил преступление и должен за него ответить. Да и на воле, ты думаешь, тебя не найдут?

– Не пойму… Вы за кого?

– Хочешь честно? Только за себя. Ну, и за тех, кто мне нравится. А теперь для протокола. Ты признаешь себя виновным в том, что после неспровоцированного тобой нападения потерпевшего, осужденного Михайлова, ты, в порядке самозащиты отнял у него нож, и, в процессе продолжавшейся борьбы, случайно полосонул потерпевшего по горлу?

– Неосторожное? – Опасливо предположил Николай, не веря своим ушам. – 106-я?

– Превышение пределов необходимой обороны. – Уточнил кум. – 105-я помягче будет. Это – единственное, что я могу реально для тебя сделать.

– Спасибо. – Кулин потупил взор, чтобы майор не увидел в его глазах странной смеси недоумения и злорадного торжества. Бесконвойник, теперь уже бывший бесконвойник, никак не мог понять, почему начальник оперчасти так с ним миндальничает. Зек был готов ко всему, что его порежут блатари, что прапора будут его избивать до полусмерти, что кум будет на него орать, требуя признания во всех смертных грехах и вот, на тебе! Человеческий подход… Это было непостижимо.

Несколько минут, пока оперативник быстро что-то писал в протокол, прошли в неловком молчании. Игнат Федорович, выводя на бумаге суконные, штампованные фразы, недоумевал над своим поведением. Отчего он проникся к этому нахохлившемуся, как мокрая длинноносая ворона, зычку такой симпатией? Ведь он, когда увидал его, Кулина, окровавленного, с лезвием в руке, готов был выстрелить, чтобы списать все проблемы на ``попытку к бегству''. Но что-то удержало палец. И теперь, вместо обычного допроса, он сам подводит убийцу Крапчатого под самую легкую из возможных статей? Что с ним такое? Откуда в его циничной душе взялась эта гигантская трещина? Да, майор старался не очерстветь окончательно, но проявлять подобную мягкотелость было совсем не в его правилах.

– Вот. – Игнат Федорович подвинул Кулину исписанный лист. – Ознакомься и распишись.

Николай неловко взял бумагу, но, убедившись, что наручники мешают ее нормально держать, положил лист обратно на стол и углубился в его изучение. Там была версия событий Лапши. Кум не обманул, говоря, что выставит убийство превышением обороны. Если суд поверит этому протоколу, ему, Николаю, смогут накинуть, максимум, еще два года. Или того меньше.