Монастырь

– Да я про кума так… Что мол от администрации толку никакого… И вообще, мочить этих ментов надо!

– Придет срок, и ментов всех замочим. – кивнул Крапчатый. – Но базар сейчас ведь не о том. Кто ты такой, чтоб единолично решать – идти мужикам на работу, или нет?

Авторитет слегка привстал и посмотрел на Свата. Тот вжался в шконку и сидел ни жив, ни мертв. Его соседи невольно стали отодвигаться от косячника.

– Ну! Не слышу!.. – злобно прошипел Крапчатый.

– Я… Не должен… Был…

– Понял! – улыбнулся вор в законе. – Видите, братаны, Сват въехал, что негоже присваивать себе мои полномочия.

Сходка дружно закивала.

Теперь, когда вина была признана и доказана, следовало применить санкции. В другом случае, если бы на зоне не было такой нервозной обстановки, за подобный косяк виновного всего-навсего должны были бы отправить на промку.

Своего рода разжаловать из блатных. Но сейчас Крапчатый просто обязан был поправить свой пошатнувшийся за полгода авторитет, напомнить о своем существовании. И напомнить жестоко, безжалостно. Чтобы об нем вспомнили все, от последнего пидора, до самых прибуревших блатняков. И, заодно, чтобы устрашить тех, кто без соизволения авторитета позволил вершить в зоне суд.

– Слушай, Сват…

Блатной смотрел в пол, не выпуская стакана.

– Ты давно на промке не был?

Свату показалось, что его простили. Он просиял и, ощерившись ровными рядами зубов, ответил:

– Очень давно.

– Там, говорят, – продолжал Крапчатый, – есть такая штука, гильотинные ножницы. Сам, правда, не видел, но братва уверяет что есть.

– Есть. – поскучнев произнес Сват. Он понял, что если речь зашла об этом станке – то вор в законе, как искупление вины предложит саморуб. То есть засунуть в эти мощные ножницы для резки металла палец, или даже несколько.

– Тогда выйди завтра, так, для разнообразия, на работу, посмотри как они работают. А обратно можешь не приходить.

Это был окончательный приговор.

Теперь, чтобы не стать зачуханным пидором до конца срока, Сват должен был отрубить сам себе голову. Вариантов у бывшего блатного теперь было несколько. Или ломиться на вахту, чтобы кум перевел его на другую зону, куда всенепременнейше отправится малява с приговором, или добровольно отправиться к "девкам", но и там можно не избежать пера в бок, или подчиниться, сохранить честь блатного и совершить самоубийство предписанным способом.

Сват поднялся:

– Прощай, Крапчатый.

– Прощай, Сват. – вор в законе не посмотрел на уходящего, повернувшись к Колесу, – Так что за бабу ты там пялил?

Слегка покачиваясь, разжалованный шерстяной вышел из квадрата, где проходил сходняк. Котел, несмотря на возобновившийся гвалт, прекрасно слышал, как удаляются тяжелые шаги Свата. Завхоз недоумевал, почему человека, призывавшего идти против ненавистных ментов сам Крапчатый вдруг принудил к самоубийству?

– Видишь, Котел, – дождавшись пока стихнет хохот после снеговской истории, сказал вор в законе, – что бывает, когда кто-то слишком высоко залетает? Он лишается головы…

Запомни, братан, у каждого – своя шконка. У пидора – у параши, у блатного – около окна. А моя, – Крапчатый постучал кулаком по своей кровати, – отдельно. Понял?

Исаков, кивнул и отпил чая, чтобы смочить внезапно пересохшее горло.

– Теперь давай с тобой побазарим.

Завхоз почувствовал себя совсем неуютно, особенно в свете недавнего приговора.

– Да что ты менжуешься? – хохотнул Крапчатый. – Ты ведь у своих братанов!

Суровых, но справедливых. Я – караю только тех, кто запорол серьезный косяк. У тебя ведь таких нет? – и вор в законе вопросительно приподнял брови.

– Только этот… – Котел щелкнул по нашивке на левом рукаве.

– Да ты шутник! – непритворно весело рассмеялся Крапчатый. И ему стала вторить вся сходка.

Когда веселье приутихло, авторитет разом стер с лица все признаки того, что оно еще мгновение назад способно было нести на себе улыбку.

– Теперь ты, Котел, расскажешь мне все что тебе известно про это убийство. – сурово приказал Крапчатый.

Исаков пожал плечами. Он знал, зачем именно его пригласили на сходку, даже заготовил что-то типа речи, мысленно выстроив все необходимые фразы. Но сейчас, когда пришла пора говорить, все эти конструкции разом выветрились из его головы. Игорь тоскливо взглянул на Шмасть, который тут же сделал вид, что его это не касается. И Котел решил говорить как есть, не заботясь о красивостях.

– Гладышев этот, ну, которого мочканули, жил мужиком…

Завхоз дотошно пересказал все, что говорил уже куму, добавив несколько несущественных личных наблюдений. Поведал и об украденном дневнике.

– Ты сам его читал? – прервал Исакова вор в законе.

– Нет. Я и не знал что такой есть…

– А кто-нибудь из твоих шнырей?

– Пепел, Шмасть, вы можете чего-нибудь рассказать? – обратился Исаков к шнырям.

– Я могу. – встал Шмасть.

– А, осужденный Клоповник. – сощурил глаза Крапчатый, – Вещай.

– Там этот Гладышев собирал и рисунки наколок, и приколы с малолетки, и, что наверное самое интересное, байки про этот монастырь.

– Читал? – уточнил авторитет.

– Да, сам читал.

Котел скосил глаза на шныря, но тот, как ни в чем не бывало, продолжил: