Монастырские утехи

отрастали. В лавре святого Меркурия — того, что с двумя саблями,— которому поклоняются

одинаково и турки и христиане, всегда на светлом празднике пасхи появлялась тень с

собачьей мордой, рогами и крыльями летучей мыши; тень садилась перед архимандритом,

выходившим со свечою, чтобы зажечь свет, и принималась бить крыльями, пытаясь потушить её.

   Слушатели испуганно протянули руки к стаканам, дабы понабраться смелости.

— Вы видели его, ваше преподобие, вы его знали? — с сомнением произнес один

владыка.

— Как вас сейчас вижу и знал, как вас!

   Его преподобию не слишком-то понравилось такое сравнение.

— А иначе я и говорить бы не стал! — сердился Евтихий.

— Оставьте его в покое,— приказал высокий хозяин, охотник до побасенок и сказок.

— Но,— продолжал Евтихий,— вся толпа — монахи и народ, не отличали чёрта от других

теней в церкви. Иначе со страху они бы друг друга подавили, кинувшись бежать к

двери.

— Тогда кто же его видел?

— Только мы, отмеченные благодатью божьей, только те, кто знал его приметы,—

открылся благочестивый.

— И что вы сделали?

— То, что следовало: самый главный слуга божий огрел его по голове крестом, который

держал в левой руке, сунул ему в глаза зажжённую свечу и наступил на ноги,

бесстрашно прошёл на середину храма, а мы, менее высокопоставленные

священнослужители — за ним, и плевали в него, что было силы.

— Как? Вы в него плевали? Прямо в дьявола?

— Плевали не прямо в него, а куда ни попадя. Иной раз и друг в друга, но это не беда.

Однако чёрт скрылся среди наших ног... И всё же помнил до следующей пасхи.

— И откуда такая смелость со стороны лукавого — размножаться прямо в церкви? —

недоумевали слушатели.

— Сказывают,— продолжал свою повесть Евтихий,— будто благочестивый монах,

построивший эту церковь, схимник и ученик святого Пахомия (потом он тоже стал

святым, добавил Евтихий), схватил какого-то островного черта, который дремал,

укрывшись за одним из этих гигантских идолов. Строителю только того и было нужно:

поскольку у него под рукой не было другой живности, он обмерил камышом тень злого

духа и замуровал её в основание святого храма ради вящей его прочности. С тех пор

и остался дьявол в лавре.

   Гости подивились и снова чокнулись.

— А вы не удивляйтесь,— успокоил их Евтихий.— В Византии есть церковь, где заперт

ангел, её раб до скончания века.

— Расскажите и об этом,— попросили духовные особы, дабы продолжить трапезу и

беседу.

— Поздно сейчас,— защищался блаженный.— А потом поглядите, как клюет носом его

высокопреосвященство: не хуже того, чью тень замуровал ученик святого Пахомия.

   Митрополит вздрогнул, криво усмехнулся и встал из-за стола.

— Где ты намерен почивать эту ночь, блаженный? — спросил он, смягчив свой обычно

резкий голос.

— Не могу сказать, ваше преосвященство, со мною много денег, и я не хочу, чтобы

был известен мой хозяин.

   И, молвя так, он обвёл глазами, точно воров, всех сидевших за столом прелатов.

   Когда митрополит вышел в дверь, ведущую в опочивальню, прохладную,

благоухающую камфорой и лавандой, гости разошлись, горько сетуя:

— Какая жалость, что этот Евтихий, уж на что видал виды и на Священном писании

собаку съел, а всё такой же остался неотесанный...

— Зовите его кладезем гадости,— заключил владыка, тот, что был обвинен Евтихием в

съедении жареного цыплёнка.

   Покончив все расчёты с митрополичьим казначеем, Евтихий отправился к боярину

Чернике, где проспал ночь в комнате с зарешёченными дверями и окнами. Наутро он

прежде всего пошёл в трактир к Валенце. Михай Храбрый встретил его бердышем,

хозяйка — улыбкой.

— Добро пожаловать, блаженный!

   Она выскочила ему навстречу, щебеча по-гречески:

— А я думала, ты меня позабыл совсем...

— Как мне тебя позабыть. Я всегда поминаю тебя в своих молитвах.

   И отец Евтихий благословил её тоже по-гречески.

   Он вошёл со свету и в полутьме трактира не увидел в самом дальнем углу двух

посетителей, которые сидели за столом перед большой бутылью вина.

— Садись, пожалуйста, батюшка,— пригласила его трактирщица, придвигая стул.—

Сейчас я принесу закуску...

— Я ничего не могу в рот взять,— извинился он.— ещё не был в церкви. Зашёл

только, чтобы отдать тебе этот серебряный крестик с частицей древа от святого

креста. Носи его на груди, как амулет.

   И он протянул ей дар. Женщина томно улыбнулась.

— И прошу тебя, приготовь мне на завтра к отъезду, два штофа водки...

— Водки?—удивилась она.— Значит, в монастыре ты пьёшь? А у меня не хотел...

— Нет, я не прикасаюсь,— подтвердил он.— Я держу её для гостей.

   И вынул деньги, чтобы заплатить.

— Оставь,— оттолкнула она его руку.— У нас с тобой свои счёты. Приходи с

миром завтра.

   Монах поклонился, приложив правую руку к сердцу, и вышел, благословляя Валенцу.

Она проводила его до ворот, потом торопливо вернулась и о чём-то таинственно

заговорила с посетителями; те встали; это были разбойники; они быстро пошли следом

за Евтихием, догнали его и уже не упускали из виду, пока он ходил по базарной

толкучке, по лавкам и погребкам, где собирал у торговцев деньги, которые те

задолжали монастырю. До обеда он и это дело выполнил. Боярин Черника ждал его к