Монтигомо - Ястребиный коготь

Но что это? Сквозь тяжкую дрему, сковавшую сознание, Сережа все-таки слышит, как, ступая на цыпочках, в комнату входит бабушка и садится в кресло рядом с отцовской кроватью.

— Костик, я давеча опять Надежду Андреевну встретила, — шепчет она, вздыхая.

— Ну так что ж, мама?

— Хорошая она.

— Я не спорю.

— Не доживать же тебе век вдовцом? Женись, сынок.

— Сложно все это, мама, — помолчав, отвечает отец.

— Сам все усложняешь, Костик,

— Нет, нет, мама! Если бы дети были поменьше, можно было надеяться, что они привыкнут к мачехе. А теперь поздно.

— Да ведь любишь ты ее!

Он не отвечает.

— И она тебя очень уважает, Костик… Подумай, сынок…

— Хорошо, подумаю, мама. Но дети…

— Да что же дети? Детям только лучше будет. Я стара, а им присмотр нужен. Подумай, милый…

Бабушка поднимается, чтобы уйти. В стареньком кресле звякнули пружины. Одна из них звенит долго-долго и тоненько, будто комар.

Впрочем, все это, может, приснилось Сереже? Во всяком случае, утром, когда Сережа просыпается, он ничего не помнит.

Глава ТРЕТЬЯ

П осле первого мартовского дождика в Ростове установилась такая чудесная погода, что ангина уже никак не могла удержать Лизу в постели.

Третий день в синем, совсем летнем небе сверкало солнце. Нежась в его лучах, над городом медленно проплывали редкие белые облака. На Дону гремел ледоход, и теплый ветер приносил с низовья реки, с Азовского моря, упоительные запахи весны.

Осторожный врач все еще держал Лизу на постельном режиме, однако она часами грелась на солнышке — то сидела на скамеечке у веранды, то покачивалась на качелях, которые отец снова повесил во дворе (на зиму качели убирались на чердак).

После обеда навестить больную пришел Саша Рыбин. Лиза в летнем платье дремала на качелях, положив на колени книжку. Саша неловко потоптался у калитки, негромко кашлянул (с некоторых пор вдруг стал почему-то робеть в присутствии Лизы).

Она открыла один глаз и улыбнулась, увидев его высокую складную фигуру в голубоватом школьном кителе.

— Здравствуй, Сашок.

— Здравствуй, Лиза, — чуть заикаясь, сказал он, продолжая топтаться у калитки. — Ты все-таки напрасно в одном платье… Хоть и тепло, но все-таки еще март, а не май…

— Чепуха, Сашок. Ты посмотри, как у меня загорели руки! Правда, здорово?

— И лицо загорело, — помедлив, сказал Саша. И веснушки появились… Масса веснушек!

— А вот это уж ни к чему, — она провела ладонью по лицу. — Терпеть не могу веснушки! Да подойди ты ко мне! Или тебя привязали к калитке? Что это у тебя на руках?

— Ежик, — сказал Саша, подходя к качелям. — Это тебе. Вчера дядя привез из Майкопа… А ты знаешь? На Кавказе весна уже в разгаре, говорит дядя. Трава зеленая и деревья распускаются.

— Сашок, ты прелесть! — вскрикнула Лиза и спрыгнула с качелей. — Обожаю разных зверюшек! Ой, как он колется! А чем его кормить, Сашок?

— Я читал, что ежи любят молоко.

— Бабушка! — закричала Лиза, взбегая на веранду. — Дай мне блюдечко с молоком! А как мне его назвать, Сашок?

— А зачем его называть? — улыбнулся Саша, и его верхняя губа, над которой дымился пушок первых усов, растянулась и обнаружила ряд неровных, но крепких зубов. — Зови его просто ежик.

— Нет-нет! Его надо как-то называть, — ворковала Лиза, устанавливая на дорожке блюдечко с молоком. — Ты посмотри, какая у него восхитительная мордочка! Это типичный… Тимоша! Правда, подходит?

— Можно и Тимошей, — покорно согласился Саша.

Тимоша категорически отказался от молока. Он лежал возле блюдца неподвижным колючим колобком, высунув кончик влажного, глянцевитого носика.

— Ничего не выйдет, Лиза, — робко улыбнулся Саша. — В энциклопедии написано: еж — ночное животное.

— А я выработаю у него рефлекс, — уверенно сказала она. — Вот посмотришь, приучу его есть днем, по звонку! У Сережки есть маленький колокольчик… Позвоню колокольчиком, и будь любезен — пей молочко!

Из-за кустов нераспустившейся сирени, стукнув отодвигаемой в заборе доской, вышел молодой человек с усиками в очень узеньких зеленых брюках и пестром пиджаке.

— А ну-ка, брысь с дороги, детский сад! — снисходительным тенорком сказал он и, шагнув через ежа, опрокинул каблуком блюдце с молоком. — Пардон, мадемуазель!

— Можете не извиняться! — сердито вскрикнула Лиза, поднимаясь. — Вы, Петушков, пожалуйста, не ходите через наш двор.

— Не груби взрослым, девочка! — процедил сквозь зубы молодой человек. Он вынул блокнот, вырвал листок и, поморщившись, вытер капельки молока со своего модного ботинка.

— А в самом деле, — сказал Саша, — почему бы вам не ходить через собственную калитку?

Петушков молча пошевелил усиками, неторопливо свернул листок в комочек и щелчком отбросил его за ворота. На его бледном лице отчетливо было написано презрение.

— Детский сад! — повторил он и скрылся за калиткой.

— Терпеть не могу этого пижона! — мрачно сказала Лиза. — Его скоро из Ростова как тунеядца выселят!.. Слушай, Сашок, а где же Тимоша?

— Укатился под веранду…

— Ну, теперь без Сережки его не достать оттуда. — Она посмотрела на ручные часы. — Кстати, почему это он так долго из школы не возвращается?