Монументальная пропаганда

Потратив много лет своей жизни на строительство социализма в особо сложных условиях, Марк Семенович Шубкин теперь пытался наверстать упущенное. Он купил себе подержанную немецкую пишущую машинку "Триумф-Адлер" с большой кареткой и нехваткой нескольких букв (немецкий шрифт был перепаян на русский так на так, а в русском алфавите знаков больше), своими руками, которые сам признавал кривыми, соорудил стол, тоже кривой и шаткий, из плохо струганных досок и фанеры, поставил на него настольную лампу собственной конструкции, скрученную из алюминиевой проволоки с абажуром из газеты "Известия", и под этой лампой проводил большую часть своего свободного времени. А свободного времени у него было немного. С утра до позднего вечера он работал в детдоме, там же проводил репетиции драмкружка имени Мейерхольда (он сам дал кружку такое название) и занятия литкружка "Бригантина", редактировал стенгазету "Счастливое детство", а приходя домой, сразу кидался к своему ламповому приемнику "Рекорд", слушал "вражеские голоса", закуривал папиросу "Прибой" и тут же, времени не теряя, заправлял в машинку четыре листа бумаги с копиркой и начинал с бешеной скоростью выстукивать очередной текст в строчку или столбиком. Писал он одновременно и лирические стихи, и поэму "Рассвет в Норильске", аллегорическую, о восходящем после долгой зимней ночи солнце, и роман "Лесоповал" о работе заключенных в ханты-мансийской тайге, и мемуары под названием "Память прожитых лет", и статьи по вопросам морали и педагогики, которые в большом количестве слал в центральные газеты, и письма в ЦК КПСС и лично Хрущеву, которые начинал всегда словами: "Дорогой и уважаемый Никита Сергеевич!" Антонина сидела у стола на диванчике и вязала своему сожителю шапку, поскольку ни один из имевшихся в магазине головных уборов на его голову не налезал. Промышленность наша, рассчитывая на голову среднего советского человека, гнала вал, а голова Марка Семеновича шестьдесят шестого размера была производства не валового.

Работая спицами, Антонина время от времени поглядывала на Шубкина с любопытством. Иногда он сильно над чем-то задумывался, взгляд его стекленел, рот открывался, так проходило много минут, и Тонька, пугаясь, что Шубкин ушел куда-то, откуда и возврата может не быть, окликала его:

- Марк Семенович!

Но он иной раз цепенел настолько, что никаких окликов не слышал. Она еще и еще звала его, подходила, тормошила, кричала в самое ухо:

- Марк Семенович! Эй!

Он сильно вздрагивал, смотрел на нее безумным взглядом, вскрикивал: "А? Что? Чего?" Потом приходил в себя, спрашивал:

- Ты что, Антонина?

- Ничего, - отвечала она смущенно и объясняла с блаженной улыбкой. Мне просто интересно знать, Марк Семенович, о чем это вы все думаете, думаете и головку ломаете?

- Ах, милая Тоня, - отвечал Марк Семенович, вздыхая. - Мне кажется, что партии нашей угрожает опасность нового термидора и мелкобуржуазного перерождения.

Поскольку она не знала слова "термидор", он начинал ее просвещать, рассказывал о Великой Французской революции, потом еще о чем-то, и - все смешивалось: литература, история, философия. Он наизусть читал ей "Полтаву", "Евгения Онегина", поэму "Владимир Ильич Ленин", пересказывал роман Чернышевского "Что делать?" или книгу Томмазо Кампанеллы "Город солнца". Подобному же просвещению он когда-то пытался подвергнуть и Лялю, но та во время рассказа то красила губы, то примеряла перед зеркалом новое платье, то перебивала его своими соображениями о новом спектакле, охотно откликалась на телефонные звонки и вообще делала вид, что все это ей самой хорошо известно. Антонина как слушательница была намного благодарнее. Раскрыв рот и не мигая, смотрела она на Марка Семеновича, когда он ходил по комнате, размахивал руками, знакомил ее с мифами Древней Греции, рассказывал о далеких странах, путешествиях и путешественниках, о революционерах, мечтателях, борцах за народное дело, о морях, звездах, будущих полетах в космос. Правда, у нее, как она сама говорила, голова была с дыркой, и через эту дырку все улетало в тот же космос, ничто не задерживалось. Благодаря этой дырке Антонине можно было одну и ту же историю рассказывать бесконечное количество раз, и каждый раз она слушала с тем же вниманием.

Но не только просветительством занимался Шубкин со своей Антониной. Утром она приходила на работу томная, утомленная, под глазами - круги. Вокзальная кассирша Зина Трушина спрашивала с завистью:

- Ну как?

В ответ Тонька не читала стихи, не пересказывала утопию Кампанеллы и не говорила о возможных полетах к другим мирам. Она качала головой, жмурилась и, понизив голос, сообщала:

- Цельную ночь не вынимамши.

- А лупит? - как-то спросила Зина.

- Да ты что! - возмутилась Тонька. И оглянувшись, объяснила шепотом и не без гордости: - Он же еврейчик!

Глава 19