Мопассан

Когда Лора под предлогом болезни забрала сына из Ивето, она писала Флоберу: «Болезнь сына не опасна, но он страдает от нервного истощения, требующего весьма строгого режима…» В двадцать три года, в самый расцвет увлечения греблей, он уже страдал от исключительных по силе мигреней и резкой смены настроений — возбуждение чередовалось с полной депрессией. Не следует впадать в ошибку: эта депрессия не просто «хандра». «Когда я остаюсь один за своим столом с печальной лампой, горящей передо мной, я ощущаю часто такую глубокую тоску, что не знаю, к кому броситься». В 1875 году недомогание становится совершенно явным. Невзирая на геркулесову силу, гребец из Буживаля болен. «Мне предписали полный покой, бромистый калий, и никаких ночных бодрствований. Это лечение ни к чему не привело. Тогда меня посадили на мышьяк, йодистый калий, на кольхицинную настойку; это лечение тоже ни к чему не привело. Тогда врач направил меня на консультацию к специалисту, лучшему из лучших, доктору Потену…»

Этот врач уже раньше лечил мать Ги от тех же недугов.

Мопассан тревожится и о своем сердце. Потен успокаивает его. «Последний заявил мне, что сердце само по себе в порядке, но у меня началось отравление никотином…»

Действительно, речь шла о табаке. После доктора Потена Ги консультируется с гомеопатом, доктором Фредериком Ловаи. В 1877 году врач из министерства, доктор Ладреи де ла Шарьер, отправил его принимать серные ванны в Люэш. Волосы выпадают клочьями — симптом, позволивший Тургеневу сделать следующее замечание: «Бедняга Мопассан теряет всю растительность на теле! Это, как он говорит, связано с кишечным заболеванием. Он по-прежнему очень мил, но сейчас весьма дурен собой…»

С 1878 года болезнь приняла другую форму. В марте 1880-го Ги пишет: «У меня паралич нерва правого глаза, и Абади считает эту болезнь почти неизлечимой…» Уже тогда Шарль Абади, известный офтальмолог, использовал цианистую ртуть, которую применяют при лечении сифилиса. Ги обратился по назначению… «Но мой врач (он профессор медицинского факультета) утверждает, что болезнь излечима. Он полагает, что Абади совершенно не разобрался в моем состоянии. Я, по его мнению, болен тем же, что и моя мать, то есть у меня легкое раздражение верхнего отдела спинного мозга. Следовательно, нарушение сердечной деятельности, выпадение волос и история с глазом имеют одну причину…»

Эту истинную причину на факультете определили сразу.

Уже в марте 1877 года Мопассан отправил Роберу Пеншону письмо, в котором он сообщал своему другу, что он болен и лечится ртутью и йодистым калием.

А вот красноречивый отрывок из письма: «У меня сифилис, наконец-то настоящий, а не жалкий насморк… нет, нет, самый настоящий сифилис, от которого умер Франсуа I. Велика беда! Я горд, я больше всего презираю всяческих мещан. Аллилуйя, у меня сифилис, следовательно, я уже не боюсь подцепить его».

Что это? Похвальба студента-медика или песенка, которую затягивают, чтобы скрыть страх? Доктор Ландоль, офтальмолог, к которому Ги обратился через три года за консультацией, отметит в своих записях, опубликованных после его смерти Жоржем Норманди: «С начала 1880 года у Ги де Мопассана было повреждение либо хрусталика, либо — что более вероятно — зрачка. В 80 % такое заболевание вполне можно отнести за счет сифилиса и приблизительно в 40 % случаев это начало прогрессивного паралича».

Медицина того времени была еще беспомощна и старалась закрывать глаза на недуг, поразивший Доде, Малларме, Тулуз-Лотрека, Гогена, Нервалн, Бодлера, Жюля де Гонкура, Ван-Гога, Ницше, Мане и многих других — всех тех, кого Мопассан, посмеиваясь, называл «наидражайшие сифилитики». Сифилис — болезнь, в которой не признавались, «дурная болезнь», подлинное проклятье века.

Лягушки Сены нередко бывали ядовитыми, а эпоха еще не ведала пенициллина.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МИЛЫЙ ДРУГ

Г-же Б. в знак почтения от Милого друга.

Ги де Мопассан.

1

Открытие Средиземного моря. — Вико и мыс Порто. — Заведение Телье. — Логична одна только война…

В Вико, большом корсиканском селении, здоровье Лоры, которая вот уже три недели как там поселилась, вдруг резко ухудшилось. Ги ворчит, спеша к матери в пропахшем угольным дымом поезде, петляющем вдоль излучин Сены. Сентябрь, идеальное время для гребли. Если Ги и любит путешествовать, то ненавидит неудобства — «прерванный сон, чувство полной разбитости при пробуждении в этом движущемся ящике». Наконец он засыпает в скором поезде — предке нынешнего «Мистраля». Просыпаясь, он слышит глухой шум Лиона. А затем… «в окно ворвалось стрекотание кузнечиков, то непрерывное стрекотание, которое кажется голосом самой нагретой земли, песней Прованса; она пахнула нам в лицо, в грудь, в душу радостным ощущением юга, запахом раскаленной почвы, каменистой и солнечной родины приземистого оливкового дерева с его серо-зеленой листвой…».