Море Дирака

— Ну?.. Что там? — спросил раненый, корчась от боли. — Пощупай ступню… Мне кажется, что у меня раздроблена ступня.

— У тебя нет ступни, — глухо ответил Карстнер и облизал потрескавшиеся губы, — и ноги тоже нет.

— Так… — отозвался раненый.

— Я перевяжу тебя. Сейчас! Я быстро…

— Не надо! Так будет скорее… Ты политический?

— Да.

— Коммунист?

— Нет. Социал-демократ.

— За что?

— Саботаж.

— Срок?

— Бессрочно.

— Так.

Раненый замолчал. Дышал он тяжело и влажно, с присвистом.

— Что ты думаешь делать, Карстнер?

— Не знаю…

— Тебя все равно расстреляют. За попытку к бегству… если найдут, конечно.

— Да.

— Кем ты был раньше?

— Журналистом.

— Опыт подпольной работы имеешь?

— Очень небольшой. Меня скоро взяли.

— Так… Распори подкладку… Вот здесь… Нашел?

— Нашел!

— Спрячь. Здесь кроки и компас… Иди все время на север, пока не выйдешь к автостраде на Гамбург. Тогда воспользуешься кроками… Хутор Маллендорф. Там тебе помогут. Только не забудь передать привет от Янека. Понял?

— Да.

— Вот и хорошо…

— А как же вы?.. Я…

— Со мной все кончено. Я действительно ничего не вижу… Не забудь про Янека. Это пароль. Понял?

— Да…

Карстнер открыл глаза. В тумане высветлился слепящий бледно-латунный диск солнца. Было часов двенадцать, а темнеть начинало в шесть. Пронесся «опель-адмирал». Карстнер успел заметить забрызганные грязью крылья и матовую водяную тень на черном лаке.

Проскрипела телега с копной сена. Проехала машина Красного Креста. Шоссе местами просохло, и сквозь колючую хвою отчетливо виднелись черные трещины на серых проталинах. Эфирным контуром, как на недодержанном негативе, проявилась силосная башня. Карстнер достал компас и взял азимут. Туман таял. День обещал быть хорошим. В подсыхающих лужицах на шоссе отражалось чуть тронутое желтоватым оттенком небо.

Карстнер отполз назад. Осторожно приподнялся и, пригибаясь, пошел обратно в лес. Кисловатый запах прелой дубовой листвы и хвои опять вызвал ощущение голода. Чтобы согреться и не думать о еде, Карстнер стал собирать сухой валежник. Спичек у него не было, да он и не решился бы разжечь костер. На поиски хвороста и рыжих высушенных елок его толкала жажда хоть какой-то деятельности.

Когда набрался целый ворох, Карстнер выстлал ветви сосновым лапником. Получилось высокое пружинящее ложе. Карстнер критически оглядел его и принялся снимать лапник. Найдя в небольшом ельничке сухое место, он тщательно покрыл этим лапником усыпанную ломкими иглами песчаную землю. Потом, отвязав разлохмаченную веревку, придерживавшую оторванную подметку, он скрепил ею верхушки двух отдельно стоящих елочек. Получилось нечто вроде арки. Часа полтора ушло на вязку фашин. Они выглядели лохматыми и очень непрочными. Но Карстнер остался доволен. Соорудив из фашин ограду вокруг арки, он осторожно укрыл свое шаткое сооружение большими ветками, которые потом засыпал мелким хворостом и оставшимся лапником. Только после этого он прополз в заранее оставленный лаз и закрыл его изнутри фашиной.

Лежать было все так же холодно, но Карстнер знал, что теперь он уже не замерзнет. Острые сучки кололи бока, сухие иглы немилосердно щекотали. Но Карстнер не шевелился, боясь нечаянно разрушить свое временное жилье.

Он закрыл глаза и попытался уснуть. Но после большого нервного напряжения или хронического недосыпания никогда не удается уснуть сразу. Временами Карстнер куда-то проваливался, забывался в глубоком, как омут, оцепенении. Но сейчас же нервно вздрагивал, ошалелыми, затравленными глазами всматривался в дырявый сумрак шалаша, не понимая, где он и что с ним. Сознание возвращалось медленно. Он облегченно вздыхал, щупал потаенный карман с компасом и облизывал запекшиеся губы. Хотелось пить. Потом опять он куда-то проваливался. Порой мучительную границу беспамятства и смутной одури разрывали вспышки глухих кошмаров. Карстнер видел себя бредущим по гулким ослизлым коллекторам городской канализации. Бежали шумные черные воды, дробился в лоснящихся стенках огромных каменных труб случайный подземный свет.

Спасаясь от преследования, Карстнер спустился однажды в открытый люк канализации и двое суток бродил, как тень, прислушиваясь к шуму грязной, зловонной воды.

Мучительными, из-за перехватывающей дыхание бессильной ненависти, были и воспоминания об аресте… Лиззи, длинноногая Лиззи с загадочными зелеными глазами. Кошечка Лиззи, младшая сестра жены. Она указала гестаповцам тайник. Бачок с двойными стенками. Чугунный бачок в уборной.

С шумом срывается спущенная вода, гулко падает тяжелая крышка. Или это шумят воды в подземных магистральных каналах? Бьют в рельс на аппельплаце?.. Нет, это шумит выливаемая из ведра вода в комнате 307-й полицейпрезидиума. Это с гулом и свистом возвращается сознание, возвращается только затем, чтобы опять можно было ощущать боли.

Поют, гудят, свистят, воют радиоволны. Стучит, стучит, стучит ротапринт… Шуршат листовки под пиджаком Они так сильно шуршат, что, наверное, слышно даже в конце улицы. Почему же никто не обращает внимания? Они же так шуршат!

Или это умирает ветер в голых кустах на лесной опушке?..