Море Дирака

- Значит, эволюционируешь. Каждый научный работник рано или поздно должен пройти через эту фазу. Тебе повезло, ты вступил в нее вовремя.

- Слабое утешение.

- А я не утешаю. Ты профан. И я профан. Все остальные тоже профаны. Но в этом-то вся штука: кроме профанства, нам дано еще кое-что. И у каждого оно свое, индивидуальное, иногда уникальное. Научиться интегрировать эти индивидуальности, направлять их на решение общей задачи, не забывая при этом степени и широты присущего им профанства, - вот что необходимо для современного научного коллектива.

- Парадокс?

- Имей в виду, что Евгений Осипович тоже многого не знал. Он не любил вдаваться в детали. Его интересовала только суть, и плевать он хотел на то, как эта суть добыта. Он был в курсе всех наших работ и ясно представлял себе, что эти работы должны дать. Понял? Зато каждый из нас свое узкое дело знал куда глубже, чем он... В тебе он сразу разглядел творческую индивидуальность. Его мало волновало, что ты в общем почти ни черта не знаешь. Он только спросил тебя, хочешь ли ты знать больше. Ты ответил утвердительно, и этого оказалось достаточно.

- Он был выдающийся человек! Широкий такой...

- Несколько небрежный и великодушный. Да, брат... Такого шефа у меня уже никогда не будет.

- Меня страшно интересует одна вещь, Валентин Алексеевич. Только... Поймите правильно!

- Ты говори, а потом мы обсудим, как это надо понимать.

- Вот я о чем думаю, Валентин Алексеевич... Кто-нибудь продолжил бы работу над пробоем вакуума, если бы я не стал или не смог этим заниматься?

- Ишь ты! Чувствую, что твоя эволюция идет в замедленном темпе. Не хотел я тебя уж очень разочаровывать, да, видно, придется сказать. Как думаешь, друг ситный, кроме чуда советского цирка, в Союзе нет специалистов по криогенным методам откачки?

- Да не о том я вовсе!

- А ты не кричи, а то температура поднимется. Суть в том, что в задаче, поставленной перед нами Ортом, вакуум - дело второстепенное.

- То есть как это "второстепенное"?

- Очень просто, брат. Выведи на орбиту спутник с пустотелым объемом - и черпай себе вакуум кубометрами.

- Что же тогда важно? Мощный разряд энергии?

- И это пройденный этап. Главное, брат, в регистрации. В ней вся суть. Старик хотел установить, что в каждом кубическом сантиметре пространства ежесекундно рождается 10^-45 грамма вещества. Пусть наш энергетический разряд, эквивалентный вес которого можно учесть, увеличит эту цифру в миллион раз. В объеме десяти кубометров это составит 10^-34. На каких весах ты сумеешь взвесить такой, с позволения сказать, груз? Не знаешь? Зачем же тогда ставить эксперимент, если мы не в состоянии измерить его эффект? Я тебе рассказываю обо всем этом по двум причинам. Прежде всего моя благородная просветительская деятельность чуть-чуть уменьшит твое невежество. Ну и, наконец, не следует забывать и о роли воспитания, если, конечно, оно уместно в применении к гению-одиночке и главной спице неведомой колесницы. Не обижаешься еще?

- Не обижаюсь пока.

- Это хорошо, что "пока"... Потому как я все тебе сказал. Больше сказать нечего.

- Как нечего? А регистрация? Неужели все впустую?!

- Зачем же впустую? Регистрацию мы разработаем. Только это пока секрет. Нельзя об этом еще говорить. Тем паче в общественном месте. Понял?

- Здорово вы меня высекли, Валентин Алексеевич! Право слово, здорово!

Михаил откинулся на подушку и прикрыл глаза. К щекам его прихлынул темный пульсирующий загар. Во рту стало сухо и горько. Ему показалось, что кровать тихо стронулась с места и куда-то поплыла, кружась и проваливаясь. Из глухого далека слышал он слова Урманцева, но не всегда улавливал их смысл.

- Ты уж прости меня, брат. Я вовсе не такой толстокожий, как ты, наверное, решил. Что я, больниц не знаю, что ли? Лежишь себе один и думаешь, думаешь, пока башка не затрещит. Такое иной раз надумаешь, что самому потом смешно... Вот и пришел ввести тебя в курс дела. Теперь легче станет. Будешь хотеть выздороветь.

Михаил понял только эту фразу. С трудом разлипая подернутые туманной пленкой глаза, попытался ответить:

- Хочу... Очень хочу!

- Молодчина! Теперь отдохни, выспись. Я к тебе еще приду.

- Не уходите... Я сейчас, одну минуточку... У меня всегда в это время температура поднимается. Попить мне дайте, попить!

Урманцев плеснул в кружку немного кипяченой воды из мутноватого больничного графина.

- Теплая вода и горькая. Горькая.

Урманцев чуть-чуть глотнул. "Это во рту у тебя горько, брат", - подумал он и, достав перочинный нож, разрезал большой апельсин. Вылил воду из кружки и выдавил туда сок. Его оказалось очень мало. Пришлось выдавить еще три штуки. Только тогда соку набралось достаточно.

- Попей теперь это... Ну как, хорошо?

- Липкий очень и едкий... Вы не уходите. Я сейчас... Сейчас.

"Завтра ему станет легче, - подумал Урманцев, глядя, как Михаил мечется на горячей мятой подушке, - перестанет тревожиться".