Море дышит велико

— Противная жидкость. Уж я-то знаю, — объяс­нил он, заказав другой, более убедительный напиток.

Несвежую скатерть столика украшал розовый гра­фин, из горлышка которого торчал букет ромашек с васильками. Рядом, в массивной пепельнице бутылоч­ного стекла, валялась щедрая порция измусоленных папиросных мундштуков, похожих на макароны по-флотски. А полевые цветы поникли. Им было неуют­но среди мутного, слоистого веселья.

«...Эх, дороги. Пыль да туман...» На тумбочке око­ло буфета трудился патефон с расслабленной пружи­ной. Завода на одну пластинку не хватало, и тогда ближайшая пара танцующих размыкалась. Партнер хватался за торчавшую из ящика рукоять, накручи­вая её торопливо и яростно, как коленчатый вал у заглохшего грузовика. Роман тоже пошел танцевать, а потом представил сослуживцам свою «старую знако­мую» — Людочку вместе с подругой. За стандартным нарпитовским столиком не очень удобно сидеть вшестером, но в тесноте, да не в обиде. Доктор вообще слыл эстетом и потому предпочитал литературные ас­социации:

— «По вечерам над ресторанами горячий воздух дик и глух, и правит окриками пьяными весенний и тлетворный дух...»

Девицы смешливо переглядывались, а Роман читал громко, самозабвенно, упиваясь ритмом и рифмами:

— «В моей душе лежит сокровище и ключ пору­чен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине».

— Ну зачем вы так, Шурик? — ласково возразила Людочка. — Мы с Тосей вовсе не пили и можем оби­деться...

Приятель доктора, тот, кого царапнуло в каюте ри­кошетом, откровенно засмеялся. У Бебса ирони­чески поднялась бровь, а Чеголин не понимал, о ка­ком Шурике идет речь. Но Мочалов значительно округлил глаза, а механик, быстрее догадавшись о том, что это «псевдоним» доктора, под столом насту­пил Артёму на ботинок. Смущенный доктор поспеш­но наполнил стопки и, предупреждая неуместные во­просы, вновь ухватился за стихи:

— «Нас море примчало к земле одичалой в убогие кровы, к недолгому сну, а ветер крепчал, и над морем звучало, и было тревожно смотреть в глубину...»

Слушали доктора невнимательно, и тогда он пред­ложил двинуть к Людочке в гости.

— Я — пас, — меланхолично заметил Бестенюк. — А ты не забудь о том, что выход — в обычный срок.

Приятель Мочалова тоже не поддержал этой идеи. Тогда Роман отозвал в сторону Чеголина.

— Пойдешь?

— Зачем?

— Чудак. Она же с подругой.

— Роман! У тебя же есть другая... знакомая.

— Какую имеешь в виду?

— Ну в нашем штабе она, в машинописном бюро...

— А! С ней всё кончено. Видишь ли, она не пони­мает стихов.

— Эти девицы, думаешь, понимают?

— Не хочешь, живи монахом! — неожиданно рас­сердился Мочалов и побежал к буфетчице запасаться «сухим пайком». Если бы только сухим! Освободив графин от васильков, он швырнул веник под стол, а посуду приспособил под пиво.

— Шурик, ты прелесть! — сказала Людочка. — А графин завтра сама принесу.

Её подруга сомкнула губы в ниточку. Тося прези­рала нерешительных. Под её взглядом как-то не отдыхалось, и компания поспешила расплатиться...

Утром на «Тороке», как всегда, подняли пары и прогрели машины. Но доктор отсутствовал. Узнав, что он понес поэзию в массы, Василий Федотович спросил, как это допустили.

— Разве он несовершеннолетний? — улыбнулся Бебс.

— Адрес надо было узнать, — резко сказал Выра. — Ладно, покуда оба свободны.

Выход в море задержали на полчаса, и всё это вре­мя Чеголин с Бебсом поглядывали на пустынный причал. Им было ясно, что Роман погорел. Встреча с ко­мендантским патрулем, нежелательная сама по себе, была всё же наиболее благоприятным из равновозмож­ных вариантов. Мрачные предчувствия их не обма­нули. За несколько минут до аврала из-за портово­го пакгауза осторожно выглянула чья-то всклоко­ченная голова. Человек в мокрой майке и трусах, весь заляпанный мазутом и глиной, ринулся к борту.

— Куда прешь? — преградил ему путь бдитель­ный дежурный по низам и вдруг узнал пропавшего доктора. Только модельные лакирашки, надетые на босую ногу, напоминали о том, что накануне стар­ший лейтенант медицинской службы выглядел совсем иначе.

— Только тихо, — простуженным баритоном ска­зал Мочалов и грациозными скачками проследовал к себе в каюту.