Море исчезающих времен

Встал он поздно. Клотильда разжигала огонь во дворе. Дул свежий бриз, и каждая звезда была на своем месте, однако над горизонтом их было бы трудно сосчитать – так светилась вода. Выпив кофе, он ощутил на нёбе привкус ночного запаха.

– Вчера вечером, – вспомнил он, – произошло нечто очень странное.

Клотильда, разумеется, ничего не заметила. Она спала так крепко, что даже не помнила своих снов.

– Запах роз, – сказал Тобиас, – и я уверен, он шел от моря.

– Уж не знаю, откуда здесь пахнуть розам, – сказала Клотильда.

Пожалуй, это было так. Земля в поселке была сухой и бесплодной, на четверть из селитры, и только иногда кто-нибудь привозил из других мест букет цветов, чтобы бросить его в море, в том месте, куда бросали умерших.

– Это тот самый запах, который шел от утопленника из Гуакамайяля, – сказал Тобиас.

– Вот как, – улыбнулась Клотильда, – если это приятный запах, можешь быть уверен – он не от этого моря.

Это и в самом деле было жестокое море. Бывало, что сетями вылавливали только жидкую грязь, а во время отлива улицы поселка сплошь были усеяны дохлой рыбой. От динамита же на поверхности появлялись только остатки былых кораблекрушений. Те немногие женщины, которые еще были в поселке, как и Клотильда, всегда раздражались, когда стряпали. И так же, как она, жена старого Хакоба, вставшая в то утро раньше обычного, начала убирать в доме, а завтракать села с враждебным лицом.

– Мое последнее желание, – сказала она мужу, – чтобы меня похоронили живой.

Она сказала это, будто лежала на смертном одре, хотя сидела за столом, в комнате с большими окнами, сквозь которые струилось и разливалось по всему дому мартовское солнце. Напротив нее, голодный больше обычного, сидел старый Хакоб, человек, любивший ее так сильно и так давно, что не понимал ничьих страданий, если только речь шла не о его жене.

– Я хочу умереть будучи уверенной, что меня похоронят в земле, как всех честных людей, – продолжала она. – Единственный способ это знать – идти куда-нибудь и умолять о милости похоронить меня живой.

– Не нужно тебе никого умолять, – сказал старый Хакоб с обычным спокойствием. – Я сам с тобой пойду.

– Тогда идем, – сказала она, – потому что я умру очень скоро.

Старый Хакоб пристально посмотрел на нее. Только глаза у нее оставались молодыми. Суставы обтянуты кожей, и вся она такая же, как эта пустынная земля – с давних времен и всегда.

– Сегодня ты выглядишь хорошо, как никогда, – сказал он ей.

– Вчера вечером, – вздохнула она, – я слышала запах роз.

– Не волнуйся, – успокоил ее старый Хакоб. – С бедняками это случается.

– Дело не в этом, – сказала она. – Я всегда молилась о том, чтобы меня заблаговременно предупредили о смерти – хотела успеть умереть подальше от этого моря. Запах роз в этом поселке – не что иное, как предупреждение Бога.

Старому Хакобу не оставалось ничего другого, как попросить ее о небольшой отсрочке для улаживания кое-каких дел. Когда-то он слышал, что люди умирают не когда нужно, а когда хотят, и его всерьез обеспокоили предсказания жены. Он даже спросил себя: если ее час настал, может, и правда лучше похоронить ее живой?

В девять он открыл комнату, где раньше была лавка. Поставил у входа два стула и столик с доской для шашек и все утро играл со случайными партнерами. Со своего места ему виден был развалившийся поселок, облупившиеся дома с проглядывавшей кое-где прежней краской, изъеденной солнцем, и кусочек моря – там, где кончалась улица.

До обеда он, как всегда, играл с доном Максимо Гомесом. Старый Хакоб не мог представить себе более человечного противника, чем этот, прошедший невредимым две гражданские войны и только в третьей потерявший один глаз. Нарочно проиграв ему одну партию, он уговорил его сыграть вторую.

– Вот скажите мне, дон Максимо, – спросил он, – вы бы смогли похоронить живой свою жену?

– Наверняка, – сказал дон Максимо Гомес. – Поверьте: и рука бы не дрогнула.

Старый Хакоб удивленно промолчал. Потом, нарочно отдав свои лучшие фигуры, вздохнул:

– Это я к тому, что Петра вроде собралась умирать.

Выражение лица дона Максимо не изменилось. «В таком случае, – сказал он, – нет необходимости хоронить ее живой». Он «съел» две фигуры и вывел одну в дамки. После этого устремил на партнера единственный глаз, увлажненный грустной слезой.

– А что с ней такое?

– Вчера вечером, – объяснил старый Хакоб, – она слышала запах роз.

– Тогда должно перемереть полпоселка, – сказал дон Максимо Гомес. – Сегодня утром все только об этом и говорят.

Старый Хакоб приложил много усилий, чтобы снова проиграть, не обидев его. Он убрал стол и оба стула, закрыл лавку и отправился искать кого-нибудь, кто слышал запах роз. Но только Тобиас мог подтвердить это с уверенностью. Так что старый Хакоб попросил его зайти к ним, сделав вид, будто просто шел мимо, и все рассказать его жене.

Тобиас согласился. В четыре часа, приведя себя в порядок, как и полагается идя в гости, он появился на внутренней галерее, где жена целый день трудилась, приготавливая старому Хакобу одежду для траура.

Он вошел так тихо, что женщина вздрогнула.