Море зовет

Сменившись с вахты, мы сидим в своем кубрике за общим столом, пьем абсент, которым запаслись на берегу, и едим мясные консервы, ругая повара, что он не приготовил нам горячей пищи. Все мы чувствуем усталость, провозившись долго с уборкой брамселей и бомбрамселей, и только винные пары, распаляя кровь, начинают придавать нам бодрость.

— Братья! Черти смоленые! — ухмыляясь, восклицает один из матросов. — Сказано — не собирайте себе сокровищ на земле…

— И вы будете пролетариями, такими же бездомными, как морской ветер, — добавляет Шелло.

Все смеются.

— Почтим память нашего товарища Джима, — взяв в руки кружку с абсентом, предлагаю я присутствующим.

— Правильно! — откликаются голоса.

— Да, за него стоит, — говорит Шелло, возбуждаясь, что с ним редко бывает. — Это был моряк с дьявольским присутствием духа. Он порвал все швартовы с жизнью и отчалил на тот свет так же отважно, как мы идем в кабак или в публичный дом. Будь я владыкой неба, я за один этот поступок простил бы ему все грехи и приказал открыть для него все двери рая. Но сам владыка, конечно, этого не сделает, ибо он ослеплен своей славой и не замечает красоты человеческого духа. Зато сатана, наверное, отнесется к Джиму с большим уважением…

— О, это верно, как смерть! — подмигивая левым глазом, вставляет Блекман.

Все опоражнивают свои кружки стоя.

«Нептун», содрогаясь в бурных объятиях стихии, скрипит всем корпусом, точно страдает закоренелым ревматизмом. Гулко бьют волны в борта, мотая судно во все стороны, в табачном дыму странно дергаются человеческие фигуры, стараясь сохранить равновесие и моментами ловя банки с консервами, вилки и галеты, ерзающие по столу с одного края до другого. Через грязно-зеленые стекла иллюминаторов смутно рисуется взмыленное море — оно, начиная с горизонта, то стремительно летит вверх, точно намереваясь стать ребром, то так же стремительно падает, точно куда-то проваливаясь. В кубрике сумрачно.

Один жалуется на тяжелую жизнь моряка, а сосед его, очень скромный швед, поступивший на «Нептун» в Алжире, успокаивая, отвечает на это:

— Всякий человек свой крест несет, несем его и мы.

— Так ли это? — сурово спрашивает Шелло, обращаясь к шведу. — А вдруг окажется, что не крест тащит человек на своих изнуренных плечах, а гнилое, никому не нужное бревно, и не к Голгофе приближается, а к помойной яме — что тогда делать?

Швед, смутившись, растерянно моргает.

— Эти бредни трусливых людей свободным морякам не к лицу, — продолжает Шелло, скользя взглядом по лицам присутствующих. — Плюем мы на всякое идолопоклонство! Лучше выпьем в честь моряков всех стран, за мировых бродяг, за их прошлое, настоящее и за три года вперед…

— О, я давно говорю, — что у нашего рыжего дьявола не голова на плечах, а целый парламент! — восторгается Блекман, готовый пить за что угодно, лишь бы было вино.

Шелло, потрепав негра по плечу, впервые громко рассмеялся, и в его смехе ясно послышалось нечто общее между ним и Амелией. Я вспомнил, что у нее есть брат, плавающий где-то матросом, и что при первой встрече с Шелло на судне мне показалось в нем что-то знакомое. Это меня взбудоражило.

— Мистер Шелло, не течет ли в вас французская кровь? — спрашиваю я, стараясь быть спокойным.

Он удивленно смотрит на меня.

— А вы откуда знаете?

— По вашему смеху догадываюсь. Наполовину вы англичанин, иначе вы бы не были таким рыжим.

— Чертовски верно! Дальше?

Но в это время прибежавший с вахты матрос, заглянув в наш кубрик, орет во все горло:

— Все наверх!

Недовольные, с ворчанием и руганью, мы выбегаем на верхнюю палубу и останавливаемся кучкой на шкафуте, ожидая дальнейшего распоряжения.

Громадным пожарищем пылает закат, взметывая исполинское пламя, как будто окутывая распухшее солнце в огненную парчу. Словно придя в неистовый гнев, багровеет море, вспененное, клокочущее, все в холмах, поднятых яростным ветром. А с севера, точно поднимаясь из кромешного ада, дымятся черные тучи, неуклюжими пластами загибаются по своду неба, ширясь и разрастаясь, рушась, как горы, обвалами. Кажется, что все злые духи, собравшись в несметную рать, приближаются к нам, рокоча громами и с треском бросая раскаленные стрелы. Все становится странно загадочным в огненно-красном полусумраке.

Вдруг ветер исчез. Бессильно полощутся паруса. Тихо. Только не унимается потревоженное море, сурово хмурится, бурно вздымая широкую грудь. Чувствуется, как все вокруг напряжено до крайних пределов. И, заставляя настораживаться, закрадывается смятение. Как всегда перед наступающей опасностью, я испытываю обостренность зрения, подмечаю всякую мелочь.