Морган ускользает

Из четырех спален коттеджа заняты были только три. Во второй спала мать Моргана, в третьей Кэйт, его последняя еще остававшаяся в семье дочь. В прежние времена здесь было не протолкнуться. Девочки попарно спали на кроватях и диванах, Бриндл и Луиза жили в одной комнате, вдоль веранды лежали рядком спальники дочкиных ухажеров. Тогда Морган жаловался на беспорядок, теперь скучал по нему. И не понимал, какой смысл по-прежнему приезжать сюда. Кэйт они почти не видели – ей уже восемнадцать, у нее свои дела, она вечно гостит у друзей, живущих в уродливом новом кооперативном доме на юге города. Что касается Луизы, память ее из-за этой поездки пошла вразнос, вывихнулась сильнее обычного. Только Бонни, похоже, удовольствие здесь и получала. Бродила вдоль берега с ведерком, охотясь за раковинами. Переносица у нее покраснела и все время облезала. Иногда она сидела у кромки воды, расставленные ноги ее сверху были ярко-красными, а с исподу бледными. Морган подходил к ней сзади по песку, засунув большие пальцы под резинку трусов, бросая вызов солнцу и жалящим брызгам, ибо ему всегда было тревожно, если кто-то из членов семьи входил в воду. Плавание (как и хождение под парусом, и катание на лыжах) он считал занятием неестественным, выдуманным от нечего делать богатыми людьми. И хотя плавать умел (натужным, беззвучным брассом – губы плотно сжаты, в воду опущен лишь кончик бороды), ради удовольствия не плавал никогда. И уж тем более в океане. Он считал свое недоверие к океану логичным и осмысленным. Благоразумно держался подальше от воды, не снимая плотных полуботинок и шерстяных носков. Он лишь слушал удары волн, неторопливо погружаясь в глубокий транс и как будто снова лежа с Лаурой Ли Келлер на одеяле под звездами.

Для кофе было слишком жарко, но, если попытаться обойтись без него, головная боль неизбежна. Он ограничился растворимым, использовав горячую воду из-под крана. Сквозь «Максвелл-Хаус» и сахар ощущался густой, сумрачный привкус прибрежной воды, но Морган все равно пил этот кофе из расписанной клоунами креманки. Допив, ополоснул ее. Потом снял с кухонного стола сумочку Бонни и засунул ее в холодильник, а вернее сказать, в морозильник. Еще одна дурь богачей – они верят, что в курортных городах не существует преступности. Моргану виднее. Опасность окружала его со всех сторон, в центре Балтимора ему и то было спокойнее.

Он вернулся в спальню. Бонни уже сидела, откинувшись на подушку.

– Ты зачем встал так рано? – спросила она. – И почему радио включено?

– Новости послушать хотел, – сказал он.

Это была неправда, он всегда считал, что новости к нему никакого отношения не имеют. Чего он хотел, так это заглушить шум океана. Нынче был вторник. Они провели здесь три дня. Осталось одиннадцать. Морган вздохнул и присел на край кровати, чтобы надеть носки.

– Я схожу в булочную, куплю что-нибудь к завтраку, – сказал он. – Тебе что-нибудь нужно в городе?

– Булочная еще не открылась.

– Подожду. Куплю газету. Здесь слишком тихо.

– Ну тогда возьми те плюшки-бабочки с вишнями… – Бонни зевнула, взъерошила пальцами волосы. На левой щеке остался отпечаток подушки. – Счастливый ты, – сказала она. – Вчера как лег, так сразу и заснул.

– Мне жуткий сон приснился.

– Зато заснул мигом.

– Но я всю ночь видел сны, – сказал Морган, – и просыпался, и смотрел на часы. А что снилось, теперь не помню. Человек во фраке выходил из гардероба. По-моему, в этом доме привидения водятся, Бонни.

– Ты это каждый год говоришь.

– Так они каждый год и водятся. – Он начал натягивать на себя полосатую футболку. Когда голова вынырнула из нее, сказал: – Все эти бессонные ночи, странные мысли… самое большее, чего я жду от отпуска, – это возможности отдохнуть, когда он закончится.

– Сегодня приезжает мой брат, – напомнила, слезая с кровати, Бонни.

Морган застегнул молнию туристских шортов, новых, еще не изученных им, со множеством кармашков и клапанов. К одному карману был приделан металлический зажим. Вероятно, для компаса.

– Полагаю, компас ты с собой не прихватила? – спросил Морган у Бонни.

– Компас?

Он посмотрел на нее. Бонни стояла перед гардеробом, одетая только в простую короткую ночную рубашку, именно ту, которая нравилась Моргану. Ему нравились даже вздувшиеся виноградными лозами вены ее икр, даже ее бугристые колени. Он прикинул – не подскользнуть ли к ней, не поцеловать ли пульсирующую жилку на шее, но почувствовал себя слишком угнетенным жарой, волнами, вагонкой стен.

– О господи, – вздохнул он. – Надо что-то делать с моей жизнью.

– А что с ней не так? – спросила, стягивая с плечиков блузку, Бонни.

– Она сходит на нет. Просто сходит на нет.

Бонни обернулась к нему, приоткрыла рот, словно собираясь задать вопрос. Но тут Морган сказал:

– Плюшки-бабочки, так? С вишнями?

И ушел, прежде чем она успела что-то спросить, если, конечно, собиралась.

2