Моряки Гора

Что интересно, количество пани, охранявших большой корабль, недавно увеличили. Это предлагало наличие у пани определенных предчувствий, и намекало, пусть и не так явно, на то, что приказ выступать в поход мог прозвучать в любое мгновение.

Несколько рабынь, что-то около двадцати или тридцати, скрепленных друг с дружкой за шеи длинной веревкой, были выделены для переноски на корабль бурдюков с водой, связок вяленого парсита, мешков с рисом и прочим провиантом. Этот неблизкий и нелегкий переход им пришлось совершить не раз даже сегодня. Похоже, пани на борту судна должны были иметь большие запасы.

Как я уже упоминал ранее, легкого доступа на корабль не предусматривалось. Все лацпорты оставались закрытыми. Провизия поднималась на палубу с помощью корзин и веревок или посредством сетей и грузовой стрелы, если ее было много. Рабыням, принесшим воду и другие продукты, даже не разрешалось находиться рядом с корзинами и сетями. Их отгоняли подальше, приказывали встать на колени на досках причала и ждать, пока их не отправят назад в замок. Присматривали за ними, конечно, мальчишки простолюдинов пани.

Ворота к тропе, ведущей к причалу, открыли, и караван утомленных, связанных за шеи, сбивших ноги рабынь, подгоняемых их молодыми пастухами, втянулся во внутренний двор замка.

Когда все девушки миновали ворота, подростки начали одну за другой отвязывать их от каравана. Как только веревку отвязывали, рабыни должны были опускаться на колени. Помимо всего прочего, они, конечно, находились в присутствии свободных людей, пусть в данном случае, это были всего лишь дети простолюдинов пани. Когда все девушки были освобождены от веревки, им разрешили встать и отправили искать своих надсмотрщиков, чтобы те развели их по их конурам.

Солнце стояло высоко, день выдался жарким.

Груз, которые они носили, мужчинам не показался бы тяжестью, но для женщин был весьма тяжелыми, а подъем от причала к замку, учитывая его извилистость и крутизну, был достаточно трудными как для мужчин, так и для женщин.

В общем, выпавший им сегодня день, легким не назовешь. Я предположил, что они будут счастливы поскорее оказаться в тени их тесных жилищ, где их ждали миски с водой.

Однако одна из них, как я заметил, казалась особенно испуганной. Она со страхом озиралась, вжимаясь спиной и ладонями в каменную стену. Ее дыхание все еще оставалось тяжелым, что было прекрасно видно по соблазнительному подъему и падению ее прекрасных грудей. Да, это точно не было результатом одного лишь подъема по тропе. Она выглядела испуганной, причем почти до паники. Какой привлекательной казалась эта красотка в своей беспомощности и испуге. При виде женщины в таком состоянии у мужчины обычно возникает желание утешить ее, успокоить, прежде чем взять ее за руки и сковать их за спиной. Она осталась стоять на ногах, и я предположил, что она была готова броситься к своей конуре, едва услышав разрешающую команду. Конечно, я узнал ее, даже с другого конца внутреннего двора замка, откуда до нее было примерно сорок ярдов или около того. Такую рабыню не так-то легко забыть. Таких как она, хорошо если одна на десяток. Альциноя, к примеру, была именно такой рабыней. На любом рынке, на любой улице, мужчины не смогли бы не обратить на нее своего внимания. Ее проход просто не мог не вызвать негромкого свиста, причмокивания губ, оценивающих взглядов, в которых ясно читается предположения относительно ее цены на торгах, или ее ценность на мехах. Рабыня — это вам не свободная женщина. Ей следует ожидать подобное отношение. Тем более, что, учитывая скудность ее одеяния, такие предположения могут иметь под собой более надежное основание, чем в случае со свободной женщиной, спрятанной где-то глубоко под слоями ее одежд сокрытия. Рабыня, само собой, предназначена быть источником удовольствия. Ошейник на ее шее объявляет ее таковой.

Она посмотрела на меня, интересно, почему именно на меня, а затем медленно сползла по стене, наполовину присев, наполовину встав на колени. Ее губы, казалось, сложились в слово, «Пожалуйста!», и она жалобно протянула руку ко мне. Признаться, мне было не понятно ее смятение. Ведь она вот-вот должна была получить команду возвращаться в свою конуру. Мне было очевидно, что ей требовалось поговорить со мной. Но я не понимал, зачем. Что могло так напугать ее?

Я направился к ней, а когда приблизился, она встала на колени, и склонила голову. Она что, боялась быть опознанной?

— Могу ли я говорить, Господин? — шепотом спросила она.

Я не ответил ей, и рабыня подняла голову и испуганно посмотрела на меня.

Следуя за моим пальцем указывавшим вниз, она опустила ладони на землю, согнулась в глубоком поклоне и поцеловала мои ноги.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она.

И было за что благодарить, ведь ей, простой рабыне, разрешили поцеловать ноги свободного мужчины.

— Теперь можешь говорить, — разрешил я.

Ее беспокойство, ее волнение и страх, были очевидны.

— Я слышала разговор мужчин на причале, — сказала рабыня. — Правда ли, что человек, называющий себя Тэрлом Кэботом здесь, на Конце Мира?