Морями теплыми омытая

Вот художественно выполненный, сплетенный из нитей серебра, миниатюрный корабль с мачтами и парусами.

Портсигар из конского волоса, раскрашенный в разные яркие цвета, твердый, словно фанера, портсигар из тончайших веток орхидей.

Вот пенал, искусно сделанный из бамбука, с изображением на нем сцен из народной жизни, украшенный красным и черным орнаментом. Это мастерство кустарей Макассара.

Желтыми, черными, оранжевыми шарфами ручной работы представлено искусство женщин Тораджо.

Миниатюрное изображение оленя из белого перламутра; олень пасется около зеленой пальмы. Это искусство мастеров Молуккских островов.

Музыкальные инструменты, характерные для Сулавеси, флейты, барабаны, погремушки из кокосовых орехов, огромные лампы-ночники из раковин — один из многочисленных даров моря, обработанный рукой неизвестного мастера-художника.

Но если рассказывать только о Макассаре, то не хватит места и времени для рассказов о других местах.

И вот мы едем по дорогам Южного Сулавеси.

А дорога — это нечто вроде визитной карточки рай она.

Идет с полей крестьянин. На плечах у него соха. Это кусок дерева с большим корнем. Корень — своего рода лемех, которым и пашут землю. Сзади крестьянина — мальчик лет десяти, его сынишка. Он гонит перед собой пару медлительно-спокойных буйволов. Мокрая кожа их сверкает на солнце.

Недалеко от дороги на поле — целые стаи черных цапель. Идет дождь, и цапли стоят под дождем, словно сгорбившиеся католические монахини.

Обгоняя крестьян, поднимая колесами целый фонтан воды, спешит куда-то на велосипеде солдат.

Два молодых человека в одинаковых коричневых кожаных куртках также едут на велосипедах. Они о чем-то так увлеченно разговаривают, что не обращают никакого внимания на дождь.

В одном месте проезжаем линию водоемов, примыкающих непосредственно к морю. Водоемы перекрыты земляными барьерами. Здесь разводят рыбу.

Дорога обсажена деревьями. На стволах некоторых деревьев широкие белые кольца — знак, предупреждающий шоферов об опасности.

Часто встречается нипа — один из многочисленных видов пальм. Нипа — высокое дерево, имеющее листву только на самой вершине. Она дает небольшие, но очень вкусные орехи.

Дорога продолжает жить своей жизнью.

Едет на велосипеде крестьянин. Он везет в корзине такое множество кур, что трудно даже себе представить, как он сумел их туда запихать. Навстречу едет другой крестьянин. Он везет на велосипеде длинные бамбуковые шесты.

Идет молодая женщина с густо намазанным лицом. Наш спутник поясняет:

— Она недавно вышла замуж. Никто, кроме мужа, не должен знать, как она красива. Поэтому женщина должна скрывать свое лицо. Таков местный обычай.

Так добираемся мы до города Парепаре, расположенного в 150 километрах к северу от Макассара. Мы попали сюда в дни, когда Индонезия жила борьбой за освобождение Западного Ириана.

Идем по улице маленького городка и непрерывно встречаем мужчин и женщин, одетых в одинаковую форму — гимнастерки и береты защитного цвета или в костюмы из синего легкого материала.

— Кто эти люди? — спрашиваем мы.

Оказывается, это добровольцы, которые в течение шести месяцев учились военному делу на случай отправки на Западный Ириан.

— Сколько же таких людей в городе? — спрашиваем мы.

— Свыше двадцати тысяч, — с гордостью отвечает наш попутчик.

Жителей в Парепаре — шестьдесят шесть тысяч.

На девять часов утра назначен митинг. Но как раз в это время пошел сильнейший дождь. Часть людей разбежалась со стадиона и укрылась под крышами ближайших строений. Но большая часть, вымокнув буквально до нитки, продолжала стоять. А дождь был такой, что мгновенно образовывались лужи. Окружающие стадион деревья исчезли, скрытые потоками воды. Дома расплылись, потеряли свою форму, — они были едва видны за стеной дождя.

И вдруг словно совершилось чудо. Дождь перестал лить, из-за туч выплыло солнце, и вымокшие до нитки люди радостно запели песни революции.

Куда бы вы ни попали в этот день, везде с вами будут говорить о вчерашнем и завтрашнем дне страны о старом и новом, об угнетении и свободе, о бесправии и праве, о несчастье и счастье.

— Мы не забудем о том, что голландцы называли индонезийцев нацией кули, — говорит, бледнея от ненависти, молодой офицер из дивизии Хасануддина. Он изящен, тонок; мускулы его лица нервно подергиваются.

— Если вспомнить, что при голландцах грамотные составляли лишь шесть процентов от всего состава населения Индонезии, а теперь их насчитывается свыше 70 процентов, то легко можно сказать, какая жизнь лучше.

Это говорит молодой учитель застенчивого вида, в больших очках, в белоснежной рубашке с выцветшим и потертым галстуком.

— Сейчас даже трудно представить, что во всей Индонезии прежде было только одиннадцать студентов индонезийцев. Теперь, когда мы изгнали голландцев, у нас в университетах больше ста тысяч студентов. И это сделали не «цивилизованные» голландцы, а свободные индонезийцы.

Это говорит декан медицинского факультета университета в Макассаре.