Морок

Следующий день был продолжением первого. Вадим уже не спорил сам с собой. Он сидел. Смотрел какой-то фильм, пытаясь на нём сосредоточиться, и пил водку, закусывая, сваренными, самим же, рожками. Доводы второго голоса показались более ему более вескими и убедительными, и он фатально махнув рукой, решил всё оставить как есть.

Дни потянулись уныло и однообразно. Вадим ходил на работу, как бывало и раньше. Только если раньше рвения в нём не присутствовало и грамма, то сейчас было отмечено всеми, кто работал в связке с ним, а особенно под ним: Зорин словно с цепи сорвался. Пользуясь отведенными ему полномочиями, он как старший смены, отрабатывал эту должность на сто и пять процентов. Принимал смену строго, все, что по описи, и всё, что не касалось этой описи. Разбитая чашка на кухне, например, могла послужить поводом внутреннего разбирательства между сменами.

— Ты, чего, Николаич? — Удивился старшак сдающей смены. За месяц с лишним они успели подружиться с Зориным и как-то даже выпивали по случаю. Но никогда таким Зорина он не помнил.

— Ты чего ветер поднимаешь из-за какой-то чашки? Ну, уронили ребята, подумаешь, херня какая! Ты по описи предъявляй, если, что есть! Ты, чё не в духе то? Баба не дала, что ли?

Зорин обжёг взглядом.

— Ещё раз, Сеня, коснёшься этой мутной темы: дала, не дала, сам у меня будешь выглядеть, как эта чашка. Понял?!

И приняв молчание, как должный ответ, добавил:

— А кухонную посуду, в комнате приёма пищи, доукомплектовать! За счет вашей смены. В следующий раз смену не приму. Всё!

Такой же коленкор происходил и внутри смены. Вадим был немилостив к любой осечке со стороны подопечных. Любая мелочь, любой незначительный косяк мог вывести его из равновесия. Всего лишь две недели потребовалось, чтобы смена Зорина по показателям стала самой образцовой. Во время его дежурства не было прожжённых от сигарет столов, поскольку пепельницы были везде и всюду. Сортиры могли похвастаться нетронутыми стенами кабинок, и порча имущества была сведена на нуль. Зорин вел учёт каждой табуретке, и сам в конце дежурства, с ручкой проходил по подконтрольным участкам. Такая вышколенность могла бы служить примером для остальных сменщиков, если бы всем не было ясно, что это дисциплина держится на деспотизме старшака. Рядовые охранники буквально выли под его гнётом, а многие из них писали заявления о переводах, под начало других бригадиров.

Даже Ринат Ильдарович, однажды, заметил:

— Не ласков ты с ними, Вадим. Жалуются люди. Крепко, говорят, ты их за горло взял. Знаешь, сколько у меня заявлений?

— Догадываюсь. — Сухо обронил Вадим. — Скажите, Ринат Ильдарович, я справляюсь с обязанностями старшего?

— Справляешься. И справляешься лучше всех. Твоё дежурство даже завсегдатаи узнают по почерку. Это хорошо, Вадим! Но может, стоит, всё-таки, как-то мягче? И в дисциплине должна быть умеренность. У нас всё-таки не армия…

— Не армия? Это точно, не армия! Если б каждый из жалобщиков знал, что такое армия, мне бы не пришлось ходить и тыкать носом на его проколы в работе!

— Ладно, не кипятись! Твоей работой я доволен. А директор, тот вообще тебя боготворит. Побольше бы нам, говорит, таких кадров. А говорю, всё это я… так. Тебе на заметку. Можно быть плохим бугром, но хорошим парнем для всех. Можно быть суровым начальником, и снискать нелюбовь подчиненных. Ты, похоже, выбрал?

Вадим пожал плечами.

— Страшную нелюбовь для себя я давно заработал. А остальные катаклизмы меня просто не дербанят!

Домой Вадим возвращался с большой неохотой. Если на работе, было чем себя занять, то здесь ничто, и никто его не ждал. Мысль о том, что ещё совсем недавно было по-другому, неприятно коробило сознание, вызывая тоскливые воспоминания. Рана была свежей, и поэтому, лечится могла только одним средством.

После второй и третьей рюмок, настроение выравнивалось, тоска уходила глубоко внутрь и, Вадим уже мог адекватно, без злобы и терзаний воспринимать окружающий мир. Окружал его в такой ситуации только один товарищ — телевизор, который говорить с ним не умел, но выдавал массу разновсякой информации. Листая страницы каналов, Вадим отыскивал как обязательное блюдо к столу, передачу, не отягощенную серьёзной тягомотиной. Тележурнал «Каламбур» подходил как нельзя лучше. И даже «Ералаш» вызывал гомерический хохот у достаточно поддатого Зорина. Игнору подлежали передачи криминала, всякого рода боевики, и диспуты досужих политиканов. Зато, если удавалось найти комедию, то застолье Вадим мог считать удавшимся. Безбашенная лёгкость незатейливых сюжетов с пошловатым юмором помогала ему уйти от печальной действительности. А алкоголь гасил, хоть и ненадолго, щемящую боль в груди. С утра боль возвращалась, помноженная надвое. Кроме крика души, присутствовала боль головная, похмельная, что в совокупе рождало гремучую смесь непонятной злобы и безысходности. Требовалось противоядие, и Вадим его находил.