Морок

Трехмерное пространство раскалывается ударом, сплющивается невидимым прессом-молотом и как должно в подобном случае у Вани сдавливает грудную клетку, сознание разлетается на яркие вспышки, но дыхание не исчезает на самом деле. Оно собирается в горле комом, проваливается сгустком вниз и не сглотнуть, не выплюнуть… Ваня переживает чужую смерть… Но эффект скоро проходит: глаза промаргиваются, начинают видеть. Грудь отпускает, имитация боли рассеивается, но ком частично остаётся, горькой горошиной застревает где-то в трахее. Это горечь не физическая. Это осознание вины, острое чувство самоуничижения. Он убийца…

Занавес опущен. Свет включили, и кино уже не крутят. Матовое марево окружает Ивана, а впереди на три метра — печь-камин и…

— Давид?

Лицо откидывает капюшон и да, это действительно Давид, поднимает на него глаза. Он молчит, но молчание Ване сейчас хуже гильотины. Ему нужна плеть. Не для спины, а для души. Давид молчит и тогда один из составных Ивана, тот гадливый, что всегда при нём… кричит из под панциря, где спрятался от совести. Кричит слова оправдания:

— Я не хотел этого! Я не думал…

— Верю. Мало кто думает и просчитывает возможные сценарии.

— Я просчитывал, что она выкинет меня из головы.

— Желаемое не всегда очевидное, а с девушкой или женщиной комбинации — дело бесперспективное. Там много нюансов…

— Давид! Перестань умничать! Мне плохо, Давид. Скажи просто, что я гад, сука!

Давид, тот, что до болезни: с красивой гривой волос, алебастровым лицом и точено-очерченной бровью, глядит на него равнодушно-непроницаемо. Невозможно угадать его отношение.

— Ты не гад и не сука. Ты сын своего отца и как бы ты не хотел сопоставлять себя с ним, увы, ваши поступки и ваши мысли сильней вас. Это рок. Ты яблоко от Кришевича, аллегория как нельзя точна…

Ваня стоял и не смел возразить. Тот гадливый, что постоянный, клокотал в нём, но был задавлен вторым составляющим Ивана. А этот второй принимал пощёчину благодарно и просил следующую. Горошина не исчезла, она стала горчить ещё больше.

— … Твой отец испугался в своё время и не взял ответственность за беременность твоей матери. Это не есть хорошо. Он не объяснился и не дал деньги на аборт, как видел бы выход из положения ты. Но ты поступил идентично, а то, что Алёна не была беременна, вовсе не делает тебя благородней отца. В обоих случаях, и в твоём и в его, исход фатальный. Разве что мама твоя скатывалась в пропасть медленно, а Алёна, твоя бывшая покойная девушка, распрощалась с жизнью на бегу. И тут и там… смерть.

Ваня сухо сглотнул.

— Задачка этого кино — Продолжал гладким тоном Давид, — вовсе не очернить тебя. И уж никак не обелить отца. Вы одинаково весите на весах и, когда ты судишь его, он имеет те же права — судить тебя! Если б, разумеется, имел возможность смотреть на ситуацию со стороны. Или думаешь иначе?

Вопрос был задан с подковыркой, но гадкий первый молчал, а второй… был подавлен.

— Поверь мне, так же как ты веришь, что я не Давид и не Кришевич, поверь: цель моя, твоего подсознания, возможно, сдвинуть пласт в твоих молодых мозгах. Если это уже произошло — это одно! Если нет, я не провидец… Твои отношения с Натальей идут по опасно знакомой схеме. У тебя однажды случилась мысль о свадьбе с ней. Однажды… Но ты запихал её так далеко, эту мысль, что даже я нашёл её не сразу среди хлама беспечных мыслишек. Если для тебя, Ваньша, семейная жизнь — нонсенс, не лучше ли оставить в покое нормальных девушек. Посуди сам! Придёт день, когда Наташа уступит твоим желаниям. И что дальше? В тебе сработает потребитель, а будет ли катастрофа, не знаю даже я. Тут чёт или нечет…

— Хватит… — Проскрипел зубами Ваня. — Перестань. Чей это голос был, первого или второго, Иван не знал. Второму нравилось его истязать, а первому не нравилось это никак.

Давид кивнул.

— Перестаю. Я сказал. Ты услышал.

Он повернулся спиной и Ваня испугался, что останется со вторым навсегда. Горошина в горле стала яйцом.

— Давид! — Робко, с мольбой позвал Иван.

— М-м-м?! — Промычал тот, не оборачиваясь.

— Давид, мне плохо…

Подсознание обернулось. Синие глаза глядели теплее.

— Иди ко мне! — Давид выкинул руку навстречу. — Дай руку!

— Иду! — С облегчением ответил Ваня и шагнул вперёд. Ни тени сомнения, ни грамма страха, ничто не сдерживало его. Ваня шагнул доверяя…

Д-два!!!

Из пяти пятый -

Олег со смешанным чувством тревоги и ожидания вглядывался в свои собственные черты. Собственно он догадался, что увидит под капюшоном этой странной рясы. Как догадался и о роли этого монаха. Тем не менее, тревога холодила сердце…

Чтобы сбить волнение, он заговорил первым, нарочито громко и преувеличенно бодро.

— С возвращением тебя, моё второе дно! Спасибо, что не вытащил на свет морду физрука! Благодарствую…

— Не стоит благодарить. — Смущённо улыбнулся он же, «Олег». — Я так подумал: зачем? Дважды по той же ране… Я… поприкидывал, в кого можно одеться, и решил не изгиляться в этом вопросе. В конце концов, твой собственный портрет тебе импонирует…