Морок

Воронихин ласково пожал ей локоть, ободряюще кивнул и двинулся к механизаторам. Здоровался и каждого называл по имени-отчеству, у многих спрашивал про здоровье домашних и при этом жену и детей тоже называл по именам. Это нравилось. Не требовалось большой наблюдательности, чтобы заметить – механизаторы с удовольствием пожимали его крепкую руку, с радостью отвечали на вопросы, то и дело раздавался добродушный хохоток. В последнюю очередь, сухо и официально, первый поздоровался с директором совхоза и секретарем парткома. Те незаметно обменялись тревожными взглядами, догадались, что обнаружен какой-то непорядок и скоро, вот только закончится торжественная минута, им придется за этот непорядок отчитываться. Но все произошло так быстро и незаметно, что никто, кроме них троих, ничего не понял.

Воронихин достал из машины папку и зачитал итоги районного соревнования.

– Друзья! – как всегда негромко, едва слышно, сказал он, сделав перед этим паузу, как будто хотел отделить свои слова от казенного вступления. – Первое место вы завоевали своим трудом вот на этих полях. Вы сделали все, чтобы осенью на них вырос хороший урожай. – Голос постепенно поднялся и зазвенел. – За ваш труд, за вашу совесть перед пашней низкий вам поклон. Земной поклон!

Воронихин неожиданно сделал шаг вперед и склонил голову.

Нет, что ни говори, а умел он удивить нестандартностью, умел сразу расположить людей к себе. И ведь сказал-то простые слова, а как глядели на него все, кто стоял сейчас на полевом стане!

– А теперь вас слушаю, – Воронихин вплотную подошел к механизаторам. – Давайте за жизнь – что кого тревожит.

Мужики смущенно переглянулись.

– Вроде все нормально. Только вот… мелочь, правда, неудобно.

– Мелочей в нашем деле, Василий, нет. Говори.

Пожилой мужик с широким лицом сдвинул на лоб промасленную фуражку, поскреб затылок сильными короткими пальцами, оглянулся на товарищей, словно ища поддержки, и негромко начал:

– Папирос у нас нет, беда прямо. Махорку вот тянем. Курить оно, конечно, вредно, но если уж не отвык…

– Разрешите, Александр Григорьевич, несколько слов, – смущаясь, вмешалась Нина Александровна. – Тут речь не только о папиросах. Перед посевной я сама ездила в райпо, составляли график выезда автолавок. Ни одной не было за посевную! Ни у механизаторов, ни у животноводов. А на бумаге график, между прочим, выполняется. Ездят автолавки только в те хозяйства, которые поближе. Да в райцентре торгуют. А рейсы пишут на наш счет. Такое вот обслуживание. И с быткомбинатом то же самое.

– Понятно. – Воронихин ободряюще посмотрел на Нину Александровну. – Разберемся. В самое ближайшее время. Будьте спокойны. Еще вопросы есть? Нет?.. Андрей Егорович, тебе тут, видно, побеседовать надо, останься, а я пока с товарищами проеду и потом вас заберу.

Воронихин пригласил директора и парторга в свою машину.

Вернулись они примерно через час. Директор и парторг были красными, как после бани. Воронихин им сухо кивнул, не вылезая из машины.

По дороге, очевидно, помня о разговоре на полевом стане, Воронихин наставлял Андрея:

– Обязательно упомяни об обслуживании. Обязательно. Это же черт знает что!

Андрей не удержался:

– Александр Григорьевич, можно вам задать один вопрос?

– Хоть два.

– Понимаете, я никак не могу разобраться…

Он хотел говорить спокойно и обстоятельно, но это у него не получалось. Голос рвался, и, уже не осторожничая, Андрей открытым текстом выкладывал все, что у него наболело на душе за последнее время, – свое недоумение, свою злость. Ведь получается так, что Козырин практически неуязвим. История с машинами, проданными налево, сошла ему с рук, торговля по запискам не прекратилась. А совсем недавно Андрей выяснил, что Козырин еще и скупает песцовые шкурки, расплачиваясь со звероводами дефицитом. Зачем ему столько шкурок? Значит, опять какие-то темные дела? Но важны в конечном счете не сами шкурки и не машины, главное в другом – все это делается почти явно, а иногда даже и демонстрируется. Взять тот же особняк… Козырину, занятому своими делами, уже некогда руководить райпо, поэтому и обслуживание механизаторов на поле организовано из рук вон… И последнее: глядя на Козырина, на его «красивую» жизнь, люди начинают думать, что сейчас так и надо жить. Рождается недоверие, точнее – безверие…

Воронихин молча, внимательно слушал. Когда Андрей закончил, неожиданно спросил:

– Видел вчера фильм по телевизору?

– Смотрел. А при чем здесь?..

– Помнишь, появился секретарь райкома и всю беду за один день развел руками? Вот в этом и заключается главная ошибка. Ты тоже снизу вверх смотришь и думаешь, что я всемогущий бог. Если бы все мгновенно делалось по нашему желанию… Да, в некоторых вещах Козырин, конечно, хватил лишку, и мы с него за это спросим, но идеальных людей нет. А я смотрю еще и с другой стороны и вижу, что таких работящих мужиков, как он, у нас мало. И если мы его уберем, заменить будет некем. Это жизнь, Андрей Егорович, а в ней не только белое и черное, но и полутона есть.