Морок

Наталья согласилась. Увез ее Егор в Крутоярово. А там коса на камень налетела. Мать с отчимом уперлись. Отец у Егора погиб в гражданскую, мать несколько лет повдовствовала, сошлась с кержаком Зулиным, мужиком угрюмым и строгих правил. Под его дудку, видно, и запела. Нам, дескать, такая невестка не нужна, может, она после тебя еще с кем путалась. Егор постоял у порога, послушал их, не сказал ни слова, повернулся, и только двери сбрякали.

Купил себе на краю села засыпуху, на спине перетаскал пожитки. Наталья два окна помыла и повесила занавески. Так и зажили.

Доброй песней в Крутоярове никого не удивишь. Сами мастера. Но так, как молодые Агарины пели, вряд ли бы кто сумел. Вечерком, управившись с делами, садились они возле своей засыпухи и пели. Соседи открывали окна, слушали. Иногда к двум голосам присоединялся третий, еще не окрепший, чуть дрожащий. Это Павла, младшая сестра Егора, прибегала к молодым тайком от родителей.

Буйно цвела черемуха в ту весну, белой волной захлестнуло Крутоярово, похолодало в воздухе, и явственно несло с разлившейся Оби влагой. Виден был даже с низенькой ступеньки широкий речной простор. Волновалась душа у Егора, просилась к привычному делу. Плоты, уже связанные, стояли наготове. Наталья в дорожный мешок собирала ему харчи.

А пригодились те харчи на другое дело. Призвали Егора в армию. Мать с отчимом на проводы не пришли, только через Павлу переслали сыну немного денег, он их Наталье оставил.

И закрутилось все, как мелкий песок, подхваченный вихрем. Через месяц, в июньское воскресенье, взвыло Крутоярово от нежданной беды. Выплеснулась она из черного круга репродуктора, который совсем недавно повесили на площади. Только два человека о ней не знали – Наталья Агарина да старый фельдшер, принимавший у нее роды. Под вечер в маленькой крутояровской больничке раздался детский крик. Старик фельдшер сел прямо на пол, облегченно вздохнул и набожно перекрестился:

– Слава те, господи…

Дальше тянулось лето. Наталья ворочала тяжелые бревна на сплаве, ждала писем от Егора. Он писал, что пока еще служит в городе, намекал, что скоро поедет вслед за остальными мужиками. Нянчить первенца помогала Павла. Осенью, когда выпал первый снежок, в Натальину засыпуху постучался свекор. Покосился на зыбку, где неслышно сопел внук, и, уставя глаза в пол, буркнул:

– Собирайся.

– Куда? – испугалась Наталья.

– Кум наш с городу был, проездом. Егора видел. Говорит, на той неделе на фронт погонют. Мальца нам оставь, а сама езжай, гостинцы отвезешь.

– Да как Колю оставлю, от груди еще не отнимала, да и Егор не видел.

– Не помрет, накормим.

– Нет, с сыном поеду.

Свекор глянул на свою тоненькую большеглазую невестку и махнул рукой. Тоже, видать, упрямая, не переспоришь.

Выехали в тот же вечер. На следующий день добрались до села, где был заезжий двор, там договорились с попутной подводой, и свекор, не очень-то разговорчивый, тяжело сморкаясь в рукавицу, буркнул:

– Скажи Егору – пусть без оглядки воюет. Прокормим мы тебя.

Повернулся и пошел. Только тяжело захрупал снежок под его большими пимами.

Лишь через двое суток оказалась Наталья в городе.

Сроду там не была, заблудилась. Ноги уже не держат. Насмелилась, подошла к командиру, рассказала. Душевный командир попался, довел до самых ворот, на которых была нарисована красная звезда. Поговорил с часовым, и тот кому-то крикнул, чтобы позвали Агарина. Вдруг ворота открылись и послышалась тяжелая поступь. В полушубках, в валенках, молча и грозно шли солдаты. Кто-то крикнул из строя:

– Эй, бабочка, это ты к Агарину?

– Я! – кинулась вперед Наталья.

– На отправку они пошли. Дуй на станцию, может, успеешь. Вот по улице прямо, не сворачивай.

Не помнила Наталья, как бежала впереди солдатской колонны по улице, как упала несколько раз, не слышала, как испуганно ревел Коля. Бежала, а не поспела. Эшелон медленно набирал ход, она кидалась от одной теплушки к другой, спрашивала, но никто не знал Агарина. Наконец крикнули:

– Он в первой теплушке!

Кинулась туда, но ветер качнул над паровозной трубой густую черную ленту дыма; раз, еще раз, сильнее, дернулись теплушки, чаще застукотили колеса. Эшелон, забитый крепкими мужиками с обветренными лицами, тянулся мимо. По откосу, по непритоптанному снегу, засыпанному сажей, из последних сил, спотыкаясь, бежала Наталья и сквозь слезы не сразу заметила, что эшелон скрылся, истаял в белизне свежего снега. Обессилела, села на откос, прижимая к себе ребенка, закутанного в теплые шали. А мимо нее, почти без перерыва, гудели и проносились все новые эшелоны.

Какие-то солдаты, уже под вечер, подняли ее, отдали мешок, который забыла она возле ворот со звездой, отвели в маленькую комнатушку при вокзале, где Наталья и просидела всю ночь, не закрыв глаз.