Морские были

Что было написано в послании Хвостова? Почему, допрашивая русских моряков, японцы не проронили ни слова об этом письме?

Тёске сказал, что ему содержание документа неизвестно, однако он слышал, будто в деле пленных это письмо имеет большое значение…

Утром, во время прогулки, Мур сам подбежал к Головнину. Бледный, растрёпанный, со следами бессонной ночи на лице, мичман выглядел поникшим и жалким.

— Простите меня, Василий Михайлович… я одумался. Я узнал, что они возлагают на нас ответственность за действия Хвостова. Значит, наша судьба решена… Надо бежать!..

Не забывая об осторожности, Головнин решил использовать колебания Мура и вырвать из-под его влияния двух матросов.

— Договоритесь с Васильевым и Симановым, — сказал он, — сегодня же начинаем сборы. Через два-три дня мы уйдём.

Этот срок, казалось, испугал мичмана. Мур растерялся.

— К чему же такая спешка? — говорил он позже Хлебникову. — Я полагал недели через две. Истинно говорит пословица: семь раз отмерь, один отрежь…

Хлебников хмурился, отвечая неохотно:

— Японцы-то отмерили уже не семь раз, — больше… Несмотря на ваше происхождение из немецких дворян, они успеют за эти две недели и… отрезать. Я говорю о вашей голове, мичман…

Мур ещё пытался бодриться:

— Не смейте меня запугивать!.. Я не из робкого десятка. Я согласен к побегу даже через два дня.

А Головнин тем временем говорил с курилом.

— Мы собираемся бежать, Алексей… Готовься.

Курил вздрогнул.

— Не может быть, капитан!

— Мы доверяем тебе тайну, как другу.

Алексей смотрел широко открытыми и словно невидящими глазами.

— Как другу… Я понимаю. Однако это погибель, Василий Михайлович… — Он глубоко вздохнул и резко выпрямился. — Но я с вами. Всегда с вами. Куда вы, туда и я.

План бегства, предложенный Головниным, был прост и давно уже им обдуман. После полуночи, когда пленные засыпали, а караульные уходили в свою сторожку, нужно было проскользнуть в дальний угол, к двери, перерезать деревянный брус и открыть эту дверь. Затем оставалось только перебраться через ограду. Лёгкий и прочный трап для этого можно было сделать из одежды и ремней. Шесты, на которых сушилось бельё, на первое время могли заменить оружие. Против сабель, копий и ружей с этими палками, конечно, не устоять, но Шкаев сказал уверенно:

— Смелость города берет, а рыбачью посудину возьмёт и подавно!

Теперь осталось дождаться восточного ветра. С этим ветром на море ляжет туман — надёжное укрытие для беглецов.

…Желанный ветер подул через два дня. Прильнув к узенькому окошку, Головнин видел, как, медленно переваливая через взгорья, заволакивая овраги и перелески, с моря неторопливо полз тяжёлый, сизый туман.

Лица моряков были попрежнему суровы, но стали как будто светлее. Теперь нужно было окончательно условиться о часе побега. Они покинут темницу сразу же после полуночи, чтобы к утру быть уже далеко… Вскоре Головнин увидел Мура.

— Счастье нам улыбается, мичман, — сказал он. — Заметили, какая погода? Мы будем на свободе через несколько часов!

— Это… серьёзно? — будто о чем-то незначительном, спросил Мур, не глядя на капитана.

Головнин почувствовал, как тревожно ударило сердце.

— Вы в курсе дела, мичман. Я назначаю час…

Мур усмехнулся небрежной, деланной усмешкой.

— И даже назначаете час освобождения? О, волшебники! Но прекратите шутки, капитан. Неужели вы до сих пор считали меня глупцом?

Головнин шепнул ему, показав глазами на караульного:

— Тише!..

Но Мур нарочно повысил голос:

— Я хочу, чтобы это знали все: и вы, и Хлебников, и матросы. Я никуда с вами не пойду. Слышите? И больше не приставайте ко мне с вашими благоглупостями. У меня нет ни малейшего желания болтаться с петлёй на шее…

Из тёмного угла к ним неслышно шагнул Хлебников.

— Это… это предательство!.. Вы способны предать, мичман?

Быстро и воровато, будто опасаясь удара, Мур взглянул на его руки. Этот простоватый, не блиставший образованием штурман давно уже вызывал у него неприязнь. Теперь ему хотелось уколоть штурмана как можно больнее. Он тихо засмеялся.

— Вы называете это предательством, голубчик? В вас чувствуется опытный заговорщик. Я частенько прислушивался к вашим разговорам с матросами и спрашивал себя: а не из тех ли вы мужиков, что барские поместья поджигали? Вот вы смутились… Значит, верно? Подслушивать секреты — это уже предательство, Хлебников. Пытаться поссорить меня с капитаном — жалкая, плебейская выходка… Впрочем, я не собираюсь обучать вас правилам приличия. Были бы мы на свободе, и оказались бы вы дворянином, я просто отвесил бы вам пощёчину, мужик!..

Он резко обернулся, собираясь отойти в сторону, но капитан удержал его за локоть.

— Я повторяю вопрос штурмана: вы способны на предательство, Мур?

Мичман нервно передёрнул плечами, с усилием высвободил локоть:

— Я ничего не знаю о ваших планах. Я твёрдо решил остаться в заключении и терпеливо ждать своей судьбы. Ваше безрассудство может погубить и меня… Поэтому будет значительно лучше, если мы прекратим наше знакомство.

— Все ясно, — очень тихо прошептал капитан. — Теперь все ясно, немецкий дворянчик!..