Морские были

Кто-то из матросов громко захохотал:

— Ну и лисица!

В тот день «Диана» и «Зотик», не предпринимая военных действий против японской крепости, покинули Кунасири. Корабли шли на север, к далёким берегам Камчатки. Освобождение пленников откладывалось ещё на год, но Рикорд теперь был уверен в успехе дела. Он мог пожалеть только об одном: о том, что не знал, какие события произошли за это время в Мацмае, в глухой тюрьме, где томились русские моряки, и в самом отряде Василия Головнина…

Мур плакал от ярости и проклинал самого себя. Как это могло случиться, что бегство пленников первыми заметили караульные? Если бы он подал сигнал тревоги в те минуты, когда они выбрались за ограду, наверняка он получил бы благодарность самого буньиоса… И нужно же было случиться такому несчастью: всегда бдительный, чуткий к каждому ночному шороху, он позорно проспал решающие минуты. А теперь, чего доброго, японцы могут заподозрить и его в соучастии. Проклятие! Впервые за время плена сыграл он такого дурака… Погоня устремилась за беглецами лишь утром, а за это время они, пожалуй, успели уйти далеко…

Новое страшное опасение проснулось в Муре с той самой минуты, когда стало известно о побеге шестерых. А вдруг погоня окажется неудачной, и беглецы не будут перебиты и не погибнут в пути? Что если им удастся добраться до Сахалина, до Охотска, до Петербурга? Тогда вся Россия назовёт их героями, а его, Мура, предателем!..

Мур пытался представить себе картину бегства. Они, конечно, готовились длительное время. И все это время скрывали от него, маскировали каждый свой шаг, опасались произнести при нем неосторожное слово. Прятаться от товарища, с которым столько пришлось пережить. Какое оскорбление! Он имел право выдать их даже из чувства глубокой обиды. Но это останется на их совести: они покинули товарища одного…

Ночью после обхода караульных они тихонько выбрались на дворик, сделали подкоп и бежали…

Куда? В каком направлении?

Картину бегства Мур представлял приблизительно верно только до тюремной стены. Он не знал, что здесь, в проходе под стеной, беглецов постигла первая неудача… Когда, прижавшись к земле, Головнин проползал сквозь узкую нору, нога его скользнула по влажной почве и что-то острое вонзилось в колено. Он стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть. Через минуту боль как будто прошла, и Головнин решил, что все обошлось счастливо.

Узкой тропинкой беглецы вышли на дорогу и, прячась в кустарниках, миновали последние строения города, за которыми начинался подъем в горы.

План дальнейших действий был разработан в тюрьме. Гористыми, нехоженными дебрями они уйдут подальше от Мацмая, ночью спустятся на берег, захватят рыбачью байдару, силой возьмут в одной из деревень немного продовольствия и отправятся в море. Но уже на этом первом подъёме Головнин почувствовал такую боль в колене, что без помощи товарищей не мог идти.

Все же он шёл, опираясь на руки товарищей и на палку, упрямо карабкался на выступы скал, пробирался через цепкие заросли, полз по каменным осыпям, волоча распухшую ногу. Этот путь в горы и дальше, по заснеженным вершинам хребтов, переправы через ущелья и пропасти, ночёвки на скалах под холодным апрельским ветром и дождём, — все представлялось ему тяжким горячечным бредом.

Запасы провизии вскоре закончились. Они ели траву и пили воду из горных ручьёв. Развести огонь, чтобы согреться и просушить одежду, не решались, — их неизбежно заметили бы крестьяне из многочисленных прибрежных селений. А ночные поиски лодки на берегу приносили только разочарования: байдары или зорко охранялись, или оказывались неисправными либо малыми.

Тёмной ненастной ночью Хлебников сорвался в пропасть. Матрос Васильев, спустившись вниз по каменному откосу, не достиг дна. Чудом казалось то, что штурман Хлебников остался жив. Разбитый, в полубеспамятстве, он выбрался из пропасти и сказал задыхаясь:

— А все-таки… все-таки мы уйдём!

Солдаты уже гнались за беглецами по пятам. Перед отвесной стеной утёса, поднявшейся на стометровую высоту, Головнин сказал товарищам, роняя палку:

— Здесь и конец моей дороге… Дальше идите сами. Не нужно ни уговаривать меня, ни ободрять. Так уже случилось, что в самом начале пути я выбыл из строя. Но вы ещё сможете захватить лодку и уйти в Россию…

Матрос Макаров, хмурый силач, медленно и тяжело опустился на камень.

— Что и говорить, Василий Михайлович… На такую стену и я, пожалуй, не взберусь.

— Ты силён, Макаров. Ты взберёшься. Времени зря не теряйте, вы ещё успеете уйти.

Со стороны берега донеслись голоса. Матрос прислушался и молвил равнодушно:

— Совсем близко и, видно, по следу идут.

Головнин повторял настойчиво:

— Торопитесь… Если вам удастся добраться до Охотска, — передайте там, что я нисколько не сожалел об этом своём шаге… Лучше здесь на скалах умереть, чем вечно в плену у самураев томиться.

— Они постараются взять вас живым, — сказал Макаров. — А это значит опять плен.

Капитан покачал головой:

— Живым я не сдамся. Буду камнями отбиваться, — им обязательно придётся стрелять…