Морские люди

На третьи сутки он лежал с открытыми глазами. Сначала нравилось просто лежать и ни о чем не думать. Потом откуда-то опять пришло чувство беспокойства, оно настораживало, матрос никак не мог понять, отчего вдруг стало казаться, что его где-то ждут, что он кому-то очень нужен, хотелось одеться и быстро, быстро куда-то бежать. Он пытался переключить мысли на школу, старых друзей, думать о музыке, но ничего не получалось. Мешали близкое, прямо за дюралевой переборкой гудение механизмов, голоса и шаги сновавших по коридору людей, металлическое карканье динамика громкоговорящей связи.

Голова болела, Конев трогал ее, осторожно массировал кожу вокруг раны, он даже стал думать о том, что страх явился следствием полученной травмы.

Потом, когда пытка беспокойством стала почти невыносимой, матрос ясно понял, что причина в другом. Будем мыслить логически, разложим все по полочкам, сказал он себе. Для чего его призвали, выдали форму военного моряка? Для того, чтобы служить. Он здесь, на борту, а нужды в нем, увы, не испытывают. Значит, понял Игорь, беспокойство вызвано тем, что сознание уже настроилось реагировать на вынужденное безделье. Корабельная жизнь продолжалась без него, вот в чем дело. Отсюда и мысли, что его отсутствие обязательно скажется на обстановке. За короткое время, проведенное им на службе, Игорь свыкся с мыслью, что он и его старание необходимы. Офицеры объясняли, да и он сам понимал, что корабль является оружием коллективным, что для положительного выполнения поставленных перед ним задач требуется вклад каждого члена экипажа. На боевых кораблях пассажиров не возят, для победы в бою нужен весь коллектив до единого человека, так его учили и такой настрой заставлял поступать определенным образом. Но вот он, матрос Конев, лежит сейчас в лазарете и это никого не трогает. Значит, есть он или нет его, как боевой единицы, боцманской команде безразлично. Все прекрасно справляются и будут впредь чувствовать себя спокойно. Стало обидно.

Допустим, отсутствие главного боцмана всегда заметно. Если бы заболели командир отделения или матрос Силагадзе, или какой-нибудь комендор, машинист, тоже, наверное, были бы у людей причины для волнения…

На свете все должно быть взаимосвязано и определено, как в оркестре. Он представил, что испытывали бы музыканты, не приди он, или кто-то другой на тренировку, то есть репетицию. Тренировка, это здесь, на корабле, специальное практическое занятие по изучению специальности.

Конев закряхтел, приподнялся. Санинструктор подскочил, показал кулак:

— Ты, контуженый, лежи спокойно. Чего надо?

— Что-то не спится уже. Можно, я в кубрик пойду?

С этими словами он сел, спустил с койки ноги и тут же нарвался на окрик:

— Я сказал, тебе вредно двигаться, лежи спокойно! А еще лучше будет, если возьмешь, да и поспишь еще минут шестьсот.

Игорь прилег. Медику столь беспрекословное послушание больного понравилось, он назидательно поднял указательный палец, улыбнулся:

— Ибо светилами медицины сказано — сон укрепляет здоровье.

— Кому о моем здоровье печалиться?

— Вроде еще не сошел с ума, а уже выступаешь, — сторонник сна поджал губы, снова недовольно нахмурился, пощупал пациенту лоб и спросил — ты что, совсем? С головой не шути, понял? Может, доктора позвать, пусть проверит тебя к чертям собачьим.

С этими словами он побежал к телефону.

Пришел майор, с порога бросил на Конева быстрый взгляд, спокойно облачился в белый свой халат, вымыл руки и подсел к нему:

— Ну-с, соколик, сначала покажем язык!

Он заставил «соколика» дотронуться поочередно левой и правой рукой до кончика носа, смерил давление и, довольный результатами, шлепнул его по голой спине:

— Отоспался, говоришь? Головушка не болит? Все у тебя в порядке, хоть завтра на выписку. Вообще-то особо спешить не будем, полежи еще, а потом марш-марш в кубрик.

Конев послушно кивнул.

Ему хотелось пожаловаться на то, что в лазарет никто из команды проведать его не приходил, и это огорчает. Близких друзей он завести не успел, но все-таки. Неужели он совсем безразличен ребятам. Гоча, например, мог зайти. А еще корабль, экипаж, одна семья называется. Во время войны тоже каждый за себя будет?

Ему хотелось рассказать о случае с матросом Зверевым. Не для того, чтобы пожаловаться, нет. Просто доктор относился к нему не так, как другие. Еще хотелось расспросить про того матроса, из-за которого попал сюда. Кажется, такой же нахальный тип, как Зверев.

Не стал, горько подумав при этом, что лежать ему тут, как валяется в сарае какой-нибудь ненужный предмет. Никому до него нет дела. Конев ничего не сказал, но доктор понял причину его беспокойного поведения. Он присел на кушетку, спросил:

— Скучаешь? Ну и зря. Санинструктор докладывал, что приходили два матроса. Обещали еще зайти. Позавчера был старший мичман Петрусенко. Тоже спрашивал о тебе.