Морской лорд. Том 1

Я выплыл в открытое море, чтобы определить, где нахожусь. На западе был высокий, гористый уэльский берег, его не перепутаешь. Значит, я на берегу Ливерпульского залива, на северо-западной оконечности полуострова Уиррэл. От Уэльса полуостров отделяет залив, который называют устьем реки Ди, хотя оно здесь шириной в несколько миль. На берегу реки Ди, но не залива, находится Честер. С противоположной стороны полуостров отделяет от материка залив, называемый устьем реки Мерси, которое даже в самом узком месте шириной около мили. На противоположном берегу этого залива есть или когда-нибудь будет построен порт Ливерпуль. В далеком будущем к заливу пророют еще и Манчестерский канал, по которому морские суда будут добираться в порт Манчестер. Оба порта я посещал, так что места знакомые.

В Ирландском море много банок. Обычно над ними кружатся или плавают чайки. Я нашел банку, удаленную от берега настолько, что меня не было видно из деревни. Незачем им знать, где и на что я ловлю рыбу. Глубина над банкой была метров шесть-семь, хватило длины веревки, к которой была привязана блесна. Опускалась она медленно. Олово – не сталь со свинцом. Зато треска взяла на втором моем рывке. Она дергает резко, а потом ослабляет сопротивление, пока не вытащишь из воды. Я быстро перебирал мокрую пеньковую веревку. Когда крупная голова с приоткрытой большой пастью приблизилась к поверхности воды, рывком перекинул треску в лодку. Рыбина, изгибаясь, громко застучала по дну лодки. Крупная, килограмм на пять. Спина бурая, в мелкую коричневую крапинку и с тремя плавниками, а брюхо белое и с двумя. Под подбородком мясистый ус. У нее печень на зависть алкоголику – почти в треть веса трески. Я сделал ей надрез ножом снизу, где голова переходит в тело, чтобы стекла кровь. Этому меня научили норвежцы. Я подсмеивался над ними, что едят кошерную рыбу. Не знаю, становится ли рыба без крови вкуснее, но, думаю, норвеги в этом лучше разбираются. Вот уж кто самые трескоедные трескоеды. Как только норвеги над ней не издеваются в кулинарном плане! Даже есть блюдо из языков трески. Вырезанием языков занимаются подростки и неплохо для своего возраста на этом зарабатывают.

Следующая треска была меньше. Зато третья тянула килограмм на десять. Ну, может, чуть меньше. Я боялся, как бы она не оборвала блесну. Чем крупнее треска, тем легче из нее выковыривать тройник. Заглатывает его глубоко, приходится почти всю кисть засовывать в пасть и помогать ножом. Благо пасть у трески широкая.

Через час лодка была полна рыбы. Я с трудом раздвинул ее ногами, пробираясь к мачте и поднимая парус. Чтобы не пропустить деревню, сразу подошел к берегу, а потом повел ял воль него на удаление пару кабельтовых (примерно 370 метров). Часовой, увидев мою лодку, протрубил один раз в рог. Звук был, скажем так, туалетный. Пока я боролся с отливом, на берег прибежала Фион. Она забрела в воду, которая доходила Фион до коленей. Подол ее рубахи всплыл. Не обращая на это внимание, она взяла носовой фал и умело привязала его к столбу морским узлом. Я привязал кормовой к другому столбу, спустил парус, намотав его на гик, который отсоединил от мачты. Спрыгнув с лодки, наконец-то заметил, что Фион стоит у переднего столба и беззвучно плачет, счастливо улыбаясь. Тут до меня дошло, что она боялась, что уплыву навсегда. Это без пасхального-то кафтана?!

Я обнял ее и сказал по-русски:

– Дура.

Она поняла и заплакала навзрыд.

Одни рождены любить, другие – быть любимыми. Я отношусь ко вторым. Мать не долюбила меня в детстве. В душе моей остался вакуум, который и втягивает любовь женщин. Наверное, это не очень хорошо, однако лучше, чем вырасти перелюбленным матерью, что случается с единственным сыном, выросшим без отца. Таких другие женщины не любят и таким не разрешают любить себя, потому что этот удел считают своим и только своим.

– Никуда я от тебя не уеду, можешь не бояться, – пообещал я.

Потому что уезжать мне некуда. В двенадцатом веке меня никто нигде не ждет. Да и в двадцать первом тоже. А как вернуться в шестой век, я не знал.

На берегу начали собираться зеваки, в основном детвора. Но пришли и Гетен с Вилли. Наверное, чтобы снисходительно улыбнуться. Надо было видеть их физиономии, когда они заглянули в лодку. Вилли даже присвистнул. А Гетен потрогал сухую сеть, как будто и так не понятно, что ее не ставили. Поскольку никаких других орудий лова не увидели, физиономии у них вытянулись еще больше.

– Чем ты ловил? – спросил Гетен.

– Я нашел место, где треска сама запрыгивают в лодку, – пошутил я.

Мне, конечно, не поверили, но больше ничего не спрашивали. Не хотели выглядеть дураками.

– Если ложе и древки для болтов готовы, то неси корзины, – сказал я Гетену.

– Ложе готово, а древки еще не все, – сообщил он.

– Уверен, что ты не обманешь, – сказал я, – поэтому сразу за все заплачу.

Гетен пошел за тарой, а я выбрал самую крупную треску, дал ее Фион, которая перестала реветь, и приказал:

– Отдай матери, пусть сварит ее всю.