Морской узелок. Рассказы

Пармен Иванович остановился, подманил к себе Максима и, раздвинув ветки карагача, сказал: «Смотри». Мальчик взглянул и увидел, что тут же за кустами обрыв. Волга, пенясь и вздуваясь, подмывает яр. Поперек Волги видно несколько лодок, пароходы, моторные катера…

— Видишь, ставят мины.

Старик долго всматривался в речную гладь и берега.

— Смотри, вон посредине поставлены красный и белый бакены.[7] Меж ними и есть проход. Когда они кончат ставить мины, то бакены уберут. Ты помни, где они стоят: если меня убьют… парнишка ты смышленый. Видишь, вон они на той стороне дерево срубили — это они для себя знак оставили, чтобы потом самим не нарваться.

Старик искал на берегах и объяснял Максиму другие приметы, по которым можно потом определить, где стояли красный и белый бакены, отмечая безопасный проход среди мин.

Окинув еще раз Волгу насупленным взором, Пармен Иванович сказал:

— Айда назад!

Шли они опять той же дорогой и по своему следу — помятой на лугу травой, потом тальником. Выходя из тальников, Пармен Иванович вдруг сразу остановился и схватил Максима за руку. На берегу около их лодки ходил взад и вперед солдат в обмотках, френче, круглой маленькой шапочке, с закинутой через плечо винтовкой. Прятаться было бесполезно. Дед не спеша пошел к лодке; за ним, прячась за его спиной, шел Максим. Солдат остановился, скинул с плеча ружье, взял его наизготовку и ждал, когда старик и мальчик подойдут.

— Стой! — сказал он, когда Пармен Иванович и мальчик подходили к лодке.

Старик злобно выругался крепким словом и ответил:

— Стой сам, собачий сын, а нам стоять некогда!

— Стой! Буду стрелять! Кто такой? Куда? Зачем?

Пармен Иванович, ругая последними словами и красных и белых, объяснил, что они едут за мукой. Жена и дети умирают с голоду. «Чтоб вам всем сдохнуть самим!»

Солдат, нахмурясь, слушал долгую, яростную болтовню деда, поглядывал на Максима, который плакал, дрожа от страха. Солдат поверил, что они едут искать хлеба, и отрывисто сказал, указывая вверх:

— Туда нельзя. Ехать обратно. Туда!

Пармен Иванович живо столкнул бударку в воду, подсадил пинком Максима и, все ругаясь и крича, повернул лодку вниз по течению. Солдата, видно, рассердила ругань деда, он поднял винтовку, приложился и направил на лодку. Старик сразу смолк, чтобы показать испуг, и тихо пробормотал:

— Дурень!

Он греб быстро и сильно, выплескивая весла из воды, и при каждом ударе лодка словно прыгала вперед.

За поворотом не стало видно солдата. Дед бросил весла, снял картуз и перекрестился.

— Умный у нас командир, что тебя велел взять. Вид у тебя, Максимка, настоящий голодающий. И плакал ты натурально. Молодчина!

— Я испугался, дедушка.

— Зачем испугался? Пугаться ничего не надо.

…К полудню они вернулись на «Ермак». Ждан встревожился рассказом деда про солдата, но все же остался при прежнем решении прорваться вверх. Надо только переждать еще сутки.

Беда

К вечеру другого дня радио на «Ермаке» стало принимать частые и ясные, но сбивчивые разговоры. Они мешали принимать свои телеграммы. Ждан понял из этого, что сверху к «Сорока братьям» подходят речные силы белых. Он собрал команду и разъяснил ей, что задумал сделать. Его выслушали молча, не задавали праздных вопросов и, выслушав, разошлись по местам.

День был пасмурный. После полудня начался частый холодный дождь и затянул дали серой, туманной дымкой. Погода была хороша: ночь будет темная, и «Ермаку» удастся проскользнуть мимо минного поля, где, наверное, у обоих берегов дежурят моторные лодки противника…

Когда стемнело, «Ермак» снялся с якоря, спустился к устью воложки и, обогнув песчаную косу, быстро пошел вверх.

Пармен Иванович отослал своего подручного вниз и велел позвать Максима, надеясь, что если ему изменят глаза, то поможет зоркая память мальчика. В машину было приказано нагнать пару до предела, погасить форсунки,[8] остановить пародинамо, чтобы ни гул пламени в топках, ни стук электрической машины, ни свист пара, ни запах дыма не могли выдать «Ермака».

Ждан запретил курить и громко разговаривать. Команду в трюм он передавал из рубки не по телеграфу, а тихо в рупор, чтобы не услыхали звонков. У пушек за бортом и пулеметов наверху лежали в дождевиках артиллеристы. Дождь не переставал.

Было совсем темно, и «Ермак», едва шевеля плицами колес, тихонько подбирался к тому месту, где поперек стояли мины. Ждан и Пармен Иванович говорили почти шепотом.

— Проскочим? — спрашивал Ждан с тревогой.

— Не беспокойтесь, я вижу, — отвечал лоцман и подозвал Максима: — Видишь вот тот ярок, а там вон был осокорь срублен? Возьми глазом наискось — тут и быть красному бакену.

Мальчик сказал тихонько:

— Вижу.

И видел, но не глазами, а памятью: глаза, сколько он их ни таращил, ничего не видели, кроме мутно-черной завесы дождя.

Прошло в молчании и тишине еще несколько минут.

Лоцман, склонясь вперед, легонько стал брать руль налево. Максим ему помогал с другой стороны штурвала. Наконец Пармен Иванович глубоко вздохнул и сказал Ждану:

— Прошли. Командуйте средний.

— Не рано?

— С полверсты позади осталось. Сейчас поворочу в Таловый ерик.

— Где он?