Морской Волк #07-09 - Врата Победы

Однако же на горизонте стали сгущаться тучи. Катастрофа на Днепре – о ее размерах не сообщалось, но слишком многие французские семьи получили тогда извещения о гибели или пропаже без вести кого-то из близких. И немцы все чаще стали вести себя не как старшие братья, но как господа – хотя до подлинных зверств оккупации было еще далеко. Заметно хуже стало и экономическое положение – новая валюта, евромарки, «евро», быстро обесценивалась, а хранение и оборот британских фунтов и американских долларов, имевших гораздо большую покупательную способность, было наказуемо, и если поначалу даже немцы смотрели на это сквозь пальцы, то очень скоро они стали беспощадны. За «деньги врага», обнаруженные при облаве и обыске у вас в кармане, можно было легко угодить в концлагерь или в штрафной батальон Остфронта. Если до осени французский флот большей частью стоял в Тулоне или совершал короткие походы к Корсике, Алжиру – то после была Португалия и страшные потери в бою у Лиссабона. Мы потеряли «Дюнкерк», «Марсельезу», «Прованс», многие корабли были повреждены. Пострадали и конкретно мы – из-за огромного объема ремонтных работ, мастерские флота не могли с прежней быстротой выполнять дажесамые малые наши заказы.

Формально не состоя на военно-морской службе, я был избавлен от необходимости слишком часто иметь дело с оккупационными властями. Вопреки широко известному фильму, я не имел никакого отношения к убийству адмирала Тиле – хотя, по воле судьбы, был знаком с мадам Мари Липской, бывал в ее «салоне» и даже присутствовал в ресторане «Шарлемань» в тот вечер 6 декабря[98]

. Но я не подозревал, что эта особа, широко известная в высших кругах тулонского и марсельского общества, имела какое-то отношение к подполью – мои же работы в то время не представляли никакого интереса для УСО. Наша цель была более высокого порядка, чем одна из банальных европейских войн. Скажу лишь, что хотя Тиле был, бесспорно, мерзавцем и хамом – что стоила одна лишь его выходка поставить всех нас в зале «Шарлеманя» по стойке смирно и кричать по команде «хайль, Гитлер», или его неуместная для просвещенного двадцатого века жестокость расстреливать и рубить винтами тех, кто спасался с потопленных им кораблей – я не могу оправдать и его убийства. Не ради этого негодяя – а потому, что отныне война шла по другим правилам, где было гораздо меньше благородства.

И воцарился ад. Даже сегодня в Марселе, как и во всей южной Франции, подоккупацией обычно имеют в виду период с декабря сорок третьего года. Раньше тоже были репрессии и существовали концлагеря, самым крупным из которых был Роменвиль – но прежде все же соблюдалась законность, и наказанию подвергались действительно виновные. При Достлере же угодить за решетку и даже быть расстрелянным мог абсолютно любой, понадуманному поводу, мельчайшему подозрению, лживому доносу, родству или даже знакомству с арестованным ранее, весьма распространенным было и взятие заложников по любой причине. Это было ужасно – немцы вели себя с нами, культурной европейской нацией, так, как мы позволяли себе разве что при завоевании Индокитая или Мадагаскара! Оттого при первой возможности наша команда поспешила перебраться в итальянскую зону оккупации, куда входил Лазурный Берег. Там было гораздо безопаснее – если бы не маниакальная подозрительность итальянцев ко всему, связанному с подводным плаванием! Сняв виллу в пригороде Ниццы, мы скучали в безделье, утешая себя лишь тем, что все когда-нибудь кончается. Очень трудно было с питанием, выручали лишь случайно добытые почти два центнера сушеных бобов, да рыба, пойманная с берега. Попытки же отплыть на лодке от причала вызывали угрожающие крики, а затем и стрельбу итальянского патруля. Хотя на берегу итальянцы вели себя гораздо приличнее и приветливее, чем немцы.