Морской Волк #07-09 - Врата Победы

– Господин офицер, я был всего лишь актером в «Пти Паради», маленьком парижском театре! Веселил публику, даже в это тяжелое для Франции время! А не был мобилизован, потому что… Мой отец, коммерсант, был близок с кем-то из оккупационной администрации, он хлопотал, чтобы меня не трогали.

– Ваш отец работал на германскую армию?

– Господин офицер, но в бедной, несчастной Франции сейчас без этого нельзя! Кто не работает на войну, тот подлежит мобилизации. А жить более-менее богато может лишь тот, кто наиболее полезен немцам. Но я был дружен с теми, кто, без сомнения, входил в Сопротивление!

– И чем занимались в Сопротивлении лично вы?

– О, господин офицер, быть настоящими бойцами Сопротивления могли лишь истинные герои! Храбрые, как львы, в совершенстве владеющие оружием, обученные всяким тайным штучкам, как в кинобоевиках. Ну, а я был всего лишь маленьким человеком, ничему из этого не обученным. Но я сочувствовал вашей армии и солдатам генерала де Голля, и с нетерпением ждал, когда освобождение придет! А мои друзья говорили про немцев такое… наверняка они или сами были связаны с Сопротивлением, или знали таких людей. А я молчал, никого не выдал, хотя нам было строжайше велено обо всем доносить в гестапо! Я не сказал ничего, даже когда меня арестовали и били на допросе!

– За что вас арестовали?

– Не знаю! Скорее всего, потому что на одном из спектаклей я позволил себе… Я там играл черта, так прилепил ему усики и скорчил рожу, как Гитлер на трибуне, я видел в кино. Наверное, кто-то донес – на следующее утро за мной пришли. Меня держали в невыносимых условиях, жестоко избивали! Затем погрузили в вагон – это было ужасно, как скотину! – и выгрузили уже здесь. Нам сказали, что рейх предоставил нам последний шанс доказать свою лояльность! Но я слышал разговор двух немецких офицеров – о том, что будто бы Гитлер потребовал еще солдат на Восточный фронт, и Кох, ставший во Франции главным, когда Достлера отозвали, отправил арестантов, «потому что они уже пойманы и собраны вместе», и что «если наловить любых других, нет никакой гарантии их большей лояльности».

– Однако же вы оказались в рядах добровольческого батальона СС. Приносили особую присягу?

– Нет! Меня никто не спрашивал! Нас привезли, выдали эти мундиры, оружия не давали – затем объявили, что мы все мобилизованы в войска СС! И что любой из нас будет немедленно расстрелян за малейшее неповиновение, за нахождение без дозволения вне расположения части, за отступление с позиции без приказа, за попытку сдачи в плен! Хотя там впереди русский фронт, а все знают, что эсэсовцев русские в плен не берут. Но нас все равно держали как под арестом.

– Вас лишали свободы?

– Фактически да! Огороженная территория, и вооруженные часовые вокруг. Рота – два взвода по пятьдесят человек. Про остальные роты батальона не знаю, они, наверное, были на участках рядом. Каждый взвод – смена, нас дважды в сутки отводили в первую траншею и приковывали к пулеметам, ключи были только у немецких унтер-офицеров! И – двенадцать часов дежурства, в дзоте, или даже открытом окопе, негде было укрыться! Почти без еды и воды – только фляжка и горсть сухарей. И у нас не было никакого оружия, только пулеметы, тяжелые, станковые, их не поднять и не развернуть.

– МГ-42 на станке?

– Нет, наши «гочкисы», или «модель 08» на салазках[113]. Нам было сказано, если русские пойдут в атаку – то стрелять, это будет единственный способ спасти свою жизнь!

– Однако вы сдались, не выстрелив ни разу?

– Господин офицер, я разумный человек! Когда начался ваш обстрел, я упал на дно траншеи и молил Бога, чтобы он сохранил мне жизнь. А затем я увидел русских солдат, бегущих прямо на меня, их было очень много! И я подумал, что если я буду стрелять, то все равно не отобьюсь, зато гарантированно живым не останусь – а если подниму руки, есть шанс! Первый русский, что добежал до меня, едва не воткнул мне штык в грудь – но заметил, что я прикован, удивился и не стал меня убивать. Уже после другой ваш солдат ударил меня по лицу, крича: «Эсэс!», но это пустяк. Затем русский сержант вынул из моего пулемета ленту и затвор, приказал мне повязать на шею мою же портянку, вместо белого флага, и, как я понял, велел сидеть и ждать, когда за мной придут. И русские пошли дальше – вернулись где-то через час, уже другие, взвалили на меня мой же пулемет, так и не отцепляя, и погнали в свой тыл.

– То есть вы шли вместе с пулеметом, к которому были прикованы? И как далеко?

– Наверное, километра четыре. Там с меня наконец сняли цепь. И еще заставили тащить «гочкис» на склад.

– Значит, и прежде вы имели полную возможность к побегу. Станковый пулемет Гочкиса образца четырнадцатого года весит всего двадцать три килограмма. Исходя из этого, я никак не могу считать, что вы сдались добровольно.

– Господин офицер, я не виноват!! Я не эсэсовец! Я никогда не был на Восточном фронте! Я не убивал русских!