Два дня на взводе. И вот, наконец – «сегодня в Москве будет сделано заявление». Как и в нашей истории – с учетом разницы между московским и токийским временем, так что у самураев останется всего один час, правительству информация уйти успеет, а вот директивы в войска уже нет! Мы начинаем – ну, с богом, мужики! Проиграть не имеем права!
Настроение личного состава? Сложный вопрос. Нет уже надрыва, «умрем за Родину, за Сталина» – все уже успели привыкнуть, что то, на чем в сорок первом умывались кровью, в сорок четвертом решали походя, не сильно отвлекаясь от выполнения основной поставленной задачи. Устали уже все за три года, хватит уже подвигов и славы на всю оставшуюся жизнь. Домой хочется – но надо, не уживемся мы на этой земле рядом с фашистами, хоть немецкими, хоть японскими – вот политработники и стараются! Кстати, к ним отношение в этой истории более уважительное – тут с сорок третьего принято, что в ротные политруки назначают не присланных мальчиков из училища, а наиболее сознательных из сержантов, краткосрочные курсы в тылу, и офицерские кубари (напомню, что тут на полевой форме, под разгрузку или бронекирасу, оставлены петлицы, а не погоны). И по крайней мере, в низовом звене гниль среди политсостава встречается не в пример реже. А уж накачка, какие японцы сволочи и агрессоры, велась в войсках со страшной силой – даже придумывать было не надо, очень помогали встречи с теми, кто тут на границе стояли в сорок первом – сорок втором. Так что общая уверенность была – что справиться должны. Даже Док, узнав наконец, что предстоит сделать, сказал:
– А я еще с двадцатых, как на холере был, на каждый год жизни смотрю как на последний. И знаете, даже красочнее так стало, интереснее жить. Но вот не берет меня смертушка – хотя по статистике, у врача-эпидемиолога вероятность погибнуть такая же, как у солдата на войне.
Такой вот штатский человек. А я, со всем своим послужным списком и личным кладбищем, откровенно чувствую мандраж! Поскольку бацилла, она невидимая – вот подцепишь заразу и загнешься в таких мучениях, что легче застрелиться! Тем более что слышал, в этом времени еще полностью убойной вакцины от чумы нет – если в легочной форме, или бактерии в рану попадут, то покойник однозначно. Или успели уже информацию из будущего обработать – что-то нам уже вкололи, для иммунитета, но проверять эффективность совершенно не хочется!
И был я раньше как перекати-поле, без дома, без рода и племени. А теперь меня в этом мире моя итальянка якорем держит. Ладно, ей тут с детьми пропасть не дадут – и пенсия ей будет очень хорошая положена, и «адмиральша» Аня поможет, они с Лючией лучшие подруги. А все же охота мне узнать, в кого мои дети вырастут, успел я на них взглянуть. Отчего так назвали – Петя, в честь собора Святого Петра, где нас венчали, этот апостол вроде как теперь покровитель наш на небесах, если бог есть, ну а Анна ясно, в честь кого!
А вот не думать о том, что «не вернусь»! А то и впрямь погореть можно. Только о деле – все ли предусмотрел, все ли погрузили, и не подвели бы летуны с графиком? Поскольку чем сложнее план, тем больше он уязвим. Но запас прочности имеется – вот только потери будут больше.
Взлетаем, еще в последние мирные минуты. Здесь мы – часть еще большего Плана, по которому в воздух поднята вся ударная авиация Девятой воздушной, а войска выдвигаются к границе. Пролетали бы над ней в этот момент, увидели бы море огня – как несколько тысяч тяжелых калибров, и «катюши», разом ударили по той стороне. Лопухнулись самураи в тридцатые, строя свои укрепрайоны вплотную к границе – в расчете на свою агрессию, что можно свои части вторжения поддерживать огнем. Теперь же выходило, что все их позиции были не только в зоне досягаемости нашей артиллерии, но и хорошо разведаны, вскрыты наблюдением, за столько лет!
И работает наша авиация – по штабам, узлам связи, аэродромам, железнодорожным станциям. И по Харбину – так что бой в двадцати километрах южнее будет для командования Квантунской армии лишь «одним из».