Морской змей

Ей никто не ответил. Впрочем, приглядевшись повнимательнее, она и сама все поняла. Эта итальянка... ах, шельма! Нельзя отвернуться ни на минуту. И Венсан тоже хорош, не мог проследить за сохранностью своего имущества. Если только... ладно, проехали. Лиза тяжело вздохнула и перевела взгляд на ступени крыльца. Самое лучшее, что можно было сделать, – это подобрать с пыльных камней безнадежно загубленный электронный носитель и добавить к остальному хламу, предназначенному на выброс. Прах к праху – так, кажется, говорят?

Вздрагивая от слез, Джемма льнула к Венсану, как испуганный ребенок.

– Ты сердишься?

– Сержусь, – мрачно ответил тот. – Опять ты рылась в моих вещах, чертова кукла!

– Я должна была.

– Неужели?

Подойдя, Лиза заключила их в объятия. Шепнула Венсану:

– Ne te fache pas

[117] .

Анри тоже наконец перестал изображать мраморную статую и внес самое дельное предложение из всех возможных:

– А не пропустить ли нам по стаканчику? Если не ошибаюсь, с утра в холодильнике оставались еще целых две бутылки того чудесного белого вина.

– Критского?

– Кажется.

Джемма оторвалась от Венсана и, приподняв голову, несмело заглянула ему в глаза:

– Мир, капитан?

– Ладно уж. Но имей в виду: если еще хоть раз я застану тебя за этим занятием...

– Comme tu es fеrocel!

[118] – насмешливо протянул Анри.

Венсан испепелил его взглядом.

– Кошмар! – пожаловалась Джемма. – Я начинаю чувствовать себя ученицей женской школы, которая на уроке Закона Божьего занималась онанизмом.

– Мы пойдем пить вино или нет?

– Ты не жил с ней в одном доме. Это не женщина, а стихийное бедствие...

– Я приготовила курицу с шампиньонами.

– Опять курицу? Черт подери, мы же в Греции, а не в Америке!

– Мальчики, мальчики!.. Soyons raisonnables!

[119]

Венсан и Лиза еще не спали, лежали в постели, болтая о всякой ерунде, когда с другого конца коридора до них донеслись гортанные смешки, хрипловатые стоны и прочие звуки, изобличающие разгул животных страстей. Они затихли и некоторое время слушали, невольно представляя себе эту волнующую сцену. Потом переглянулись, обменялись понимающими улыбками, выскользнули из-под одеяла, за считанные секунды добежали нагишом до спальни грязных развратников и присоединились к ним.

Волшебный час перед закатом. Море напоминает палитру сумасшедшего художника, в которой без всякой системы перемешаны оттенки синего, зеленого, багрового и оранжевого. Блеск воды подобен блеску полированного металла. И в этом жидком металле увязли большая белая яхта и пара рыболовных катеров. Вершины гор уже тонут во мраке, лишь на склонах кое-где светятся огоньки отелей, частных вилл и таверн.

Народу никого, только четыре фигуры на пирсе.

Мужчины сидят, подпирая друг друга спинами, глядя в разные стороны. Оба лениво курят, оба молчат, и это затянувшееся молчание их нисколько не тяготит. Что нужно было сказать, давно уже сказано, а что не сказано, то суета и томление духа. Вот так.

Женщины, расположившись поодаль, изредка перешептываются, не слишком заботясь о том, услышат их или нет. Но и это нельзя назвать связной беседой. Так, спонтанное перескакивание с предмета на предмет.

– На днях я спросила его: «А тебя это не мучает?» – тихонько говорит Джемма, очевидно, подразумевая Венсана. – «То, что ты сделал. Не то, что сделали мы с Лизой, не важно, вольно или невольно, а то, что сделал ты. Именно ты. Быть соучастником преступления – это тоже преступление. Это зло». А он ответил: «Все, что делается из любви, совершается всегда по ту сторону добра и зла» [120] .

– Ницшеанская философия. Это в его духе.

– А ты никогда не заговаривала с ним на эту тему?

Заговаривала, разумеется. Не так давно, когда они сидели вдвоем на вершине скалистого мыса, окаймляющего бухту залива Антипас.

– Ты ни разу не возвращался... ну, туда, к нему?

– Нет! – отрезал Венсан. – И не хочу, чтобы ты думала об этом.

– Не думать? Хм... Забавная рекомендация. Напоминает ту суфийскую притчу, в которой Ходжа Насреддин велел ростовщику Джафару не думать об обезьяне. – Она вздохнула. – Неужели мы никогда не сможем просто жить как все? Не думая о прошлом, не мучая себя вопросами, что и когда было сделано не так...

– Что значит «все»? Каждый человек – это вселенная со своими собственными законами гравитации. Существуют, конечно, некие универсальные законы, по большей части искусственные, к которым каждый приноравливается как может, но apres tout[121] начинаешь понимать, что лучше делать, как подсказывает тебе сердце, чем делать как все.

Вспоминая об этом, Лиза снова вздыхает и молча сжимает руку своей подруги. Через пару недель они с Венсаном возвращаются в Париж, и Джемма едет с ними. Независимо от того, как там сложится у нее с Анри, Лизу она не покинет. Теперь уже никогда. Она больше не обсуждала со своим ненаглядным перспективы совместной жизни, однако в разговоре с Венсаном тот вскользь обронил, что «уж лучше быть мужем, чем французским любовником номер два», и это вселило в Джемму смутную надежду.