Москитолэнд

Втискиваясь в непрерывный поток абсурдной болтовни Пончомена, я поднимаю руку.

– Да? – Он выглядит несколько удивленным.

– Прости, но, кажется, ты пропустил знаки.

– Знаки?

Он снова улыбается, как тогда, под навесом в Москитолэнде. Боже, прям до мурашек. Не знаю, что с ним не так, но это явно не просто заурядный надоедливый придурок. Так или иначе, пришла пора открыть тяжелую правду. Жестко и смело, в стиле Мим.

– Ага, слушай, у меня нет сил рассказывать, как ты только что забил на все культурные намеки, принятые в… ну, в культурном обществе. Так что скажу просто: мне плевать, чувак. Я изображала зевоту, моргала, громко вздыхала, притворно копалась в рюкзаке. Я обдумывала, как бы тебя убить, а потом дошла до мыслей о самоубийстве. Потому сейчас я выражусь единственно доступным для твоего понимания способом: ты украл место моей подруги, и я скорее сдохну, чем буду слушать твою трескотню. Дело закрыто, советник.

Он больше не улыбается.

– И каков мой приговор, ваша честь?

Я прижимаюсь головой к холодному окну как раз вовремя – успеваю увидеть, как солнце прячется за горизонтом.

– Разговоро-запретительное постановление.

Арлин оказалась тем еще вредителем, хоть и невольно. Не прошло и пары минут с тех пор, как я вынесла Пончомену запретительное постановление, и она явилась за сумочкой. Все б ничего, но старушка назвала меня по имени. Раз эдак десять. Мим то, Мим се, и пару раз даже «А как пишется «Мим» по буквам?» Нет, ну серьезно. Излишне упоминать, что как только она ушла на свое место, мое тщательно выстроенное дело о молчании рухнуло.

– Любишь читать, Мим? – спрашивает Пончомен, перелистывая страницы своей книги. – Пища для мозга и для души.

Солнце уже зашло, большинство пассажиров спит, но некоторые, вроде идиота на соседнем сиденье, пытаются читать под светом потолочного фонарика. Опять идет дождь, даже сильнее, чем прежде, отчего ехать довольно страшновато. Дворники на лобовухе автобуса гипнотизируют – они совсем не такие, как на легковых машинах или грузовиках… все равно что сравнивать наждачную бумагу и гладкий кафель.

– Вот так бред, – шепчет Пончомен, и его оборвавшийся голос зависает в воздухе будто перышко.

Впервые, с тех пор как велела ему заткнуться, я поворачиваю голову. Книга в его руках тонкая, прошитая растянутой красной пряжей, с потрепанным сверху и снизу корешком.

– Что? – шепчу я в ответ, не отрывая взгляда от книги.

Пончомен поворачивает ко мне скрытую прежде обложку, и я вижу название: «Индивидуализм – старый и новый».

– Автор – философ. Джон Дьюи. Меня с этого парня реально бомбит.

«Это не та же книга. Не та же. Это не та же книга».

Пончомен протягивает мне томик:

– Интересно? С радостью одолжу.

Игнорируя его, я отворачиваюсь к окну и вглядываюсь в размытый пейзаж. Но вокруг ночь, слишком темно снаружи и слишком светло внутри, и я вижу лишь собственное лицо с заостренными чертами в обрамлении длинных темных волос. Сейчас я как никогда непрозрачна.

Зажмуриваюсь, и в этом чистейшем небытие книга Пончомена выковыривает смутное детское воспоминание из подкорки моего мозга. Путешествуя по синапсам и нейротрансмиттерам, оно взбивается до кондиции восхитительного соуса, и вуаля – кушать подано: