Московит-2

– Обряд-то долгий, а волосы натянуты – и не моргнешь, больно! Ну, Евфимка не выдержала, в обморок упала… Тотчас же шум поднялся: невеста царская, мол, падучей страдает! Воровство против великого государя, злоумышление: хворую пытались подсунуть! Невестин отец-то клялся и божился, что никакой падучей у нее сроду не было, да разве ж мыслимо одному многих перекричать?

– А с теми многими тоже Борис Иванович загодя разговаривал? – каким-то мертвым голосом спросила Мария Ильинична. – Золотом осыпал, ласку свою сулил?

– Ясное дело, разговаривал! Правда, всего с двумя, которые погорластее. Мол, есть у меня подозрение, что больна царская невеста, так вы уж, ежели что… Сама знаешь: главное – начать, а остальные уж подхватят!

Выждав малую паузу, Анна договорила:

– Так что, сестрица, если бы не Борис Иванович, не выйти бы тебе за государя! Теперь знаешь все. Ты в долгу у него, а долги возвращать надобно.

– А бедную Евфимку со всем семейством ее – в ссылку, в Cибирь… – прошептала царица, словно не слыша, что говорила младшая.

– Так ведь вернули немного погодя! – отмахнулась Анна. – Ничего худого с ними не случилось.

– Да, конечно… Ничего худого! Только ошельмовали, опозорили на все государство! – голос Марии Ильиничны зазвенел, налившись силой. – Ступай, сестра! И более о муже своем не напоминай. Противен он мне! Слово сдержу, но слышать о нем не желаю!

Глава 13

Кривонос, тяжело дыша и стиснув зубы, смотрел из укрытия на княжеский шатер, буквально пожирая его глазами. Так обезумевший от голода хищник следил бы за ничего не подозревающей дичью.

Сонный беззащитный лагерь лежал перед ним как на ладони. Во многих местах тлели догорающие костры, изредка доносилось конское ржанье. И ни рва, ни частокола, ни кольца из возов… Ничего! Ляхи не ждали нападения. Решили, что уже в безопасности… Расслабился сатана, ирод Ярема, утратил осторожность… Вот тебе и полководец, на всю Европу прославленный!

– Гляди, батьку! – прошептал казак. – Его, сатаны, штандарт!

– Вижу… – хрипло отозвался атаман, с немалым усилием выдавив это короткое слово: так пересохло в горле от страшного волнения. – Ну, с нами Бог и казачья слава!

Бесшумно отполз, поднялся, прильнул к шее гнедого, всхлипнув:

– Черте… Друже! Дождались, ей-ей, дождались! Не подведи!

Жеребец негромко всхрапнул, дернул головой, словно кивая… Кривонос, едва коснувшись носком стремени, впрыгнул в успевшее остыть седло, рывком вынес саблю из ножен:

– За мной, хлопцы! Всех крошить, кроме Яремы! Его – живым брать! Вперед!!!

С хрустом сминая кусты и молоденький подлесок, понеслась из лесу казачья лава. Тысячеголосый, дикий, пронзительный вопль, от которого у самого отчаянного смельчака заледенела бы кровь в жилах, прокатился над предрассветной равниной, над темной водой Тетерева, подернутой серым клубящимся туманом, над другим его берегом, постепенно теряя силу свою и утихая…

В лагере раздались всполошенные крики, заметались фигуры, освещенные пламенем костров… Ликующе взревел Кривонос, вздымая саблю над головой:

– Не уйдете, пся крев! Попались!!!

Остатки холодного разума, не приглушенные лютой злобой, пытались послать сигнал: что-то мало мечущихся ляхов, мало! Но атаман, сжигаемый жаждой мести, не обратил на то внимания. Вид врагов, в панике устремившихся к речному берегу, лишь подстегнул его… Лишь когда предрассветную мглу прорезала яркая вспышка пламени, почти мгновенно превратившаяся в бушующую огненную стену, до затуманенного рассудка Кривоноса дошло: проклятый Ярема вновь обвел его вокруг пальца.

Лагерь был покинут. Лишь кое-где, на стороне, обращенной к лесу, остались настоящие палатки; дальше же, вплоть до речного берега, их изображали куски домотканой материи, закрепленные на кольях. Точно таким же муляжом оказался и шатер князя, с грубым подобием штандарта на вкопанном в землю шесте.

А те ляхи, которые оставались в лагере, сбивая с толку дозорных, дождались начала атаки и спокойно ушли через брод, наверняка разведанный загодя. Умело изобразив панику и отгородившись от погони огненной завесой. Судя по тому, с какой легкостью и силой вспыхнуло пламя, люди Яремы натаскали не только бревна и хворост, но и сухую солому с камышом… Может, еще и полили чем-то горючим! Преследовать их в темноте, не зная броду, было невозможно.

Дикий, нечеловеческий рев Кривоноса перекрыл даже треск и гул бушевавшего пламени. Черт испуганно дернулся, припадая на задние ноги.

Лысенко-Вовчур на всякий случай подался в сторону… Атаман, отшвырнув саблю и потрясая стиснутыми кулаками, уставившись обезумевшим взглядом в небо, изрыгал дикую богохульную ругань, и по его лицу текли слезы. Самые матерые казаки, которых, казалось, пронять уже ничего не может, торопливо крестились, дрожа и ожидая, что сейчас сверкнет молния и испепелит нечестивца.