Московская мозаика

Ни Романовы, ни родовитое боярство не поняли, что Пожарскому не нужна была их власть. Он не искал ее и не стремился к ней. Он просто делал то, что считал своим долгом - человеческим, военным. Глухие города Нижнего Поволжья, Сибирь, Тверь, Клин, Калуга, печально знаменитая Коломенская дорога, откуда не переставала ждать нашествия татар Москва, Переславль-Залесский - всюду свои трудности, необходимость в опыте и таланте военачальника. И Пожарский имел полное основание сказать со спокойным достоинством Михаилу Романову и его отцу: «И где я на ваших службах не бывал, тут яз у вас, государей, непотерпливал, везде вам, государем, прибыль учинял». Но на стороне полководца - симпатия народа, и это делало его таким опасным для правящих кругов.

Пока жив был Пожарский, надо было бороться с его славой, стараться ее стереть, а после… Впрочем, о том, когда Пожарского не стало, исследователи могут судить только на основании Дворцовых разрядов - документов, где отмечались события придворной жизни. Перестало встречаться там имя, значит, человека уже нет в живых. Утверждение официальных историков XIX века, будто умер князь в Москве, в своем доме и присутствовал на его погребении сам(!) Михаил Романов, не имеет никаких доказательств. Это легенда, скрывающая горькую правду.

Скорее всего, находился Пожарский в Переславле - на очередной службе. Московский дом так и оставался недостроенным - с переписями не поспоришь. А что касается «царских выходов», то они слишком тщательно фиксировались. Нет, Михаил Романов и не подумал проститься с полководцем. Зависимость от руководителя народного ополчения и опасность, которая таилась в его авторитете, - как же самая мысль о них была ненавистна Романовым, и как она не оставляет их на протяжении всего правления династии! А памятник на Красной площади - он был задуман в начале прошлого столетия не ими, но «Вольным обществом любителей словесности, наук и художеств», тем самым, которое стало известным своей приверженностью радищевским идеям. Радищевские идеи преданности народу - не царской власти - продиктовали и выбор образов Минина и Пожарского. Сам князь виделся полководцем народного, в полном смысле слова, ополчения. «Природа могла, кажется, вдохнуть патриотическую силу в Пожарского, - писал журнал Вольного общества в 1806 го-ду, - однако избранный его сосуд был… так сказать, русский плебей».

Страсти, разгоревшиеся при жизни Пожарского, продолжали кипеть и после его смерти. Ну а правда истории? Она все равно заявила о себе. Сказали о ней свое слово и обойденные вниманием исследователей документы, обыкновенные свидетельства повседневной жизни города, страны. Сквозь «чертеж земли Московской» яснее и человечнее проступал образ народного героя, его действия, поступки, отношение к холопам и родному городу.

НА СМЕРТЬ ПОЭТА

Дом был самый обыкновенный. Грузноватый, мрачный, с однообразными рядами глубоко запавших окон. Обычный доходный дом конца прошлого века. Молодые липки протянувшегося посередине улицы бульвара казались рядом с ним какими-то очень неуверенными и робкими, весенняя зелень травы не такой яркой.

День подходил к концу, спешить было некуда, и в медлительно разливающихся сумерках ленинградской ночи взгляд бездумно следил за загоравшимися огнями: одно окно, другое, два сразу, и вдруг…

Под самый потолок, без единого просвета, стена в картинах, больших и маленьких, в рамах и без рам. Живопись в квартирах можно встретить разную, но это были портреты, и даже с расстояния второго этажа не возникало сомнения - русские, XVIII - самого начала XIX века. Где там бороться с искушением!

Подъезд, широкая лестница, и только когда за тяжелой исцарапанной и разукрашенной бесчисленными фамилиями дверью раздались торопливые шаги, в голове судорожно мелькнула мысль: с чего начать? Но дверь, натужно охая, уже приоткрылась, впереди чернел бесконечный коридор, сундуки, допотопные баулы, чемоданы, посеревшие от времени портьеры, телефон на стене, и в контрасте звучный голос: «Вы к кому?» Этого-то как раз я и не знала, но первая попытка объясниться оказалась удачной - передо мной стоял хозяин комнаты с картинами.

Непривычным здесь было все. После душного коридора предвоенной коммунальной квартиры комната с потолком в кессонах густо почерневшего дуба, огромные растворы окон и картины - на всех стенах, от потолка до нагроможденной почти без проходов мебели: диваны, столики, креслица, ширмы, даже раствор камина, куда пыталась скрыться пара застенчивых длинноногих котов.

«Ах, вы историк искусства? Очень приятно. Я сам актер, так что в некотором роде коллеги. Простите, а вы представляете себе, где находитесь?» Кроме подсмотренного окна, я, конечно, ничего не знала. «В доме и кабинете Вейнера, того самого, из «Старых годов».