Московский душегуб

Алеша Михайлов вторую неделю безвылазно сидел на даче, куда к нему приезжали господа из разных ведомств, яйцеголовые, гоношистые, говорливые, самоуверенные всезнайки. Правда, кое-где побитые молью; но из противоречивых сведений, из мозаики мнений никак не складывалась цельная картина. А то, что было очевидно, не вызывало оптимизма. Промышленность в коллапсе, земля на государевом замке, сырьевые реки вытекали из России большей частью под пристальным надзором иноземных компаний, и на них по-прежнему грели руки передельщики первого призыва под водительством бессмертного Елизара. Недвижимость, особенно в регионах, была пока бесхозна, но главная схватка за нее шла не на финансовом, а на политическом уровне, на дебатах парламента и в кабинетах Кремля. Страна была схвачена за горло, но не им. Против каждого перекупленного чиновника в министерствах или в Верховном Совете у Елизара и там оказывался целый десяток.

Как луч света в темном царстве, посветил Алеше приезд двух ближайших соратников Елизара, двух его старых побратимов – саратовского отшельника Петра Петровича Сидорова и некоронованного кавказского владыки Кутуй-бека. Как он их заманивал, чаровал, охмурял – это целая эпопея, но именно в тяжелые, предгрозовые летние дни они как по заказу заглянули к нему один за другим – Сидоров в среду, а Кутуй-бек в пятницу.

Сидоров, человек-легенда, прикатил в стареньком "жигуленке", без всякой охраны, если не считать за такового его водителя, которому, как и самому Сидорову, по общему виду давно бы греть косточки в уютном крематории на улице Орджоникидзе.

Уведомленный шифрованным телефонным звонком за час до приезда, Алеша поджидал старика на пороге своего двухэтажного бревенчатого дома и, подбежав к машине, раскрыл ему почтительные сыновьи объятия.

Устроились на тенистой веранде, куда послеполуденное солнце проникало хрупким лазоревым силуэтом.

Больше всего беспокоило Петра Петровича, чтобы не забыли накормить его водителя, которого он для пущей конспирации называл не по имени, фамилии, а по-домашнему – говнюком.

– Коли этот говнюк, – объяснил он Алеше, – два часа попостится, у него будет кишечный срыв. Кто же меня тогда вернет в столипу-матушку?

Первое Алешине впечатление, будто видный саратовский могикан спятил, быстро развеялось. Ум Сидорова был всеяден и быстр, надо было только приноровиться к его обтекаемой, куражливой речи. К Елизару Суреновичу у него была единственная претензия, впрочем, та же самая, что и у Алеши: старый чурбан зажился на свете и не дает ходу молодым зеленым рыночным побегам, к коим по странной прихоти провинциального ума Петр Петрович, видимо, причислял и себя.

После недолгих хождений вокруг да около перешли к делу.

– У вас есть некоторые документы, уважаемый Петр Петрович, – сказал Алеша, – а у меня есть желание их купить. Мне кажется, мы сможем договориться.

– Ты имеешь в виду мое досье, сынок?

– Это же мина, о которой знает весь мир. Я даже иногда беспокоюсь за ваше благополучие.

Петр Петрович расплылся в лучезарной гримасе, еще более округлившей его благодушный лик. С первой минуты он почувствовал к Алеше симпатию, подобную той, которую испытывал, вероятно, вьмирающий ящер к молодому, резвому крокодильчику.

– Много слышал о тебе, – признался Сидоров, – но, на мой взгляд, слишком ты, паренек, хорош собой для наших утомительных занятий. Прямо Алеша Делон из французских кинокартин.

– Не видели вы меня лет десять назад. Один художник хотел писать с меня портрет младенца на руках Марии Магдалины. Большие бабки сулил, но я отказался. Не люблю позировать. Потом, правда, передумал, но было поздно. Художника замели за подделку сторублевок.

– Не кощунствуй, сынок, – чуть нахмурился Петр Петрович. – Кстати, про говнюка моего не забыли, как ты думаешь?

– Не беспокойтесь, Петр Петрович, с ним все в порядке. Давайте лучше вернемся к досье. Ведь сколько на него охотников, страшно подумать.

– Картотека в надежном месте, – уверил Сидоров. – Но меня, как понимаешь, меньше всего интересуют деньги.

– Это естественно… Но не могли бы вы, к примеру, приоткрыть завесу, какого рода этот компромат? Ну, допустим, возьмем какую-нибудь определенную персону, скажем, Кутуй-бека, хорошо вам известного.

Сидоров не стал ломаться.

– Вышка с конфискацией, – сказал он просто. – Даже если бумаги попадут в руки студенту с первого курса юрфака.

– Солидно. И много в картотеке персон?

Сидоров вдруг опечалился, жизнерадостные щеки его поникли.

– Увы, сынок, ничто не вечно под луной. Многих фигурантов уже ни с какими документами не догонишь.

– Понимаю, – взаимно огорчился Алеша и придвинул поближе к старику блюдо с фруктами. От всяких возлияний Петр Петрович с самого начала наотрез отказался: тщательно берег остатки печени.

– Ну а что там с Елизаром? – поинтересовался Алеша.

– О, это случай, конечно, особенный. Теперь ему уже никакие улики не опасны. Но у меня есть кое-что получше.

– Что же это может быть?

– Наживка, которую он проглотит и которой подавится.

– Почему же до сих пор не подавился?

– Мне важно знать, кто придет на смену.