Московский клуб

В 1956 году после знаменитой речи Никиты Хрущева на XX съезде КПСС, разоблачающей культ личности Сталина, были освобождены миллионы заключенных, и Яков в их числе. Позже он сдружился с группой бывших зеков, переживших то же, что пришлось пережить ему самому. Они помогали друг другу приспособиться к жизни вне лагерей и тюрем, вместе растили детей и продолжали ненавидеть систему, искалечившую их судьбы.

Некоторые из них озлоблялись все сильнее и сильнее. Они постоянно, со все нарастающей горячностью говорили о терроре, о необходимости что-то делать, что-то взрывать, дать выход своему враждебному отношению к системе.

Однажды в начале шестидесятых годов один из членов их группы решил взорвать бомбу. Крамер был против этого. С помощью друга, работавшего на том же опытном заводе, что и он сам, тот парень сумел достать все необходимое для простейшей бомбы ТНТ. Собрав ее, он оставил бомбу в чемодане на улице Горького. Взрыв получился несколько сильнее, чем ожидал террорист, пострадало несколько невинных людей, случайно оказавшихся рядом. Парень отправил тогда письмо репортеру американского телеграфного агентства, известному посвященными советскому правительству статьями, пестрящими далеко не литературными эпитетами.

Все это произошло несколько десятков лет назад. И самым удивительным в этой истории было то, что этого парня, террориста, так и не поймали.

— Но иногда, — произнес, закончив свой рассказ, Яков, — такие вещи просто необходимы.

— Да, — согласился с ним сын, глядя прямо перед собой пустым взглядом. — Иногда они необходимы.

В тот вечер Стефан решился ступить на путь терроризма, а позже они с отцом разработали план террористической операции по освобождению Абрама.

Стефан приехал к отцу, и они сидели на кухне. Сони дома не было, она ушла в гости к друзьям. Это было хорошо: Яков считал, что ее ни в коем случае нельзя вмешивать в это дело.

— Абрама можно освободить только таким путем, — сказал Стефан. Он был тощий и длинный, его бумажный свитер был ему явно мал, он постоянно нервно поддергивал короткие обтрепанные рукава.

— Но мы не можем потребовать, чтобы они выпустили Абрама, — возразил ему отец. — Они сразу поймут, кто за этим стоит, поймут, что это мы.

— Нет. В этом-то и заключается прелесть моего плана. Мы потребуем освобождения всех политзаключенных этой психушки. Нас никто не заподозрит, ведь их десятки.

— Ты прав, — подумав, согласился отец. — А требование мы пошлем лично Горбачеву. Да. «Освободите людей, и насилие будет прекращено. Если нет — мы сделаем публичное заявление». Кремль вынужден будет сдаться хотя бы для того, чтобы защитить собственные шкуры. Это в их интересах.

— Но почему письмо должно быть направлено лично Горбачеву?

— Потому что тогда Кремль сможет принять наши требования, не запятнав при этом своей репутации, не проявив открыто своей слабости. Тогда они смогут быть уверены, что не спровоцируют очередного акта терроризма.

— Понятно, — сказал Стефан, опять поддергивая рукава.

— Но как же быть, ведь мы ничего не знаем о том, как делаются эти бомбы?

Помолчав минуту, Стефан произнес:

— Я знаю. Не хочу сказать, что знаю очень много… но кое-что я узнал об этом в тюрьме.

Яков горько рассмеялся.

— Да, ты не зря сидел в тюрьме. Но ведь без необходимых деталей…

— Я все достану.

Отец изумленно покачал головой.

— Вопрос в том, где мы произведем взрыв, — сказал Стефан.

— Мы должны привлечь как можно больше внимания, — размышляя, произнес отец. — Наше правительство удивительно хорошо умеет скрывать подобные происшествия, делать вид, что ничего не произошло. Необходимо, чтобы при этом присутствовало как можно больше народу. И место должно быть символическое. Ну, например, Красная площадь, станция метро, Центральный телеграф, — уточнял отец. — Или, например, один из московских лидеров, прославившихся чем-нибудь действительно мерзким.

— Борисов! — вдруг воскликнул Стефан.

Борисов, глава отдела органов управления при ЦК КПСС, был известен как один их наиболее реакционных представителей привилегированного класса советской номенклатуры. Больше, чем кто-либо во властных структурах СССР, он ратовал за использование психиатрических больниц с целью подавления инакомыслия. И сейчас, когда большинство политзаключенных были выпущены из психушек, Борисов прилагал немало усилий ради восстановления этой подлейшей формы наказания. Многие люди считали, что со времени смерти Сталина Борисов был одним из самых страшных людей в советском правительстве, настоящий изверг рода человеческого.

— Да, ты прав, — согласился отец. — Это такая сволочь!

— Мы узнаем его адрес, — сказал Стефан. — Не думаю, чтобы это было слишком трудно.

— Стефан, — Яков невольно дотронулся до шрама, изуродовавшего его нос, губы, веко, — что мы делаем?.. Я уже слишком стар для всего этого.

Стефан поджал губы. Ему вдруг стало холодно, спина покрылась гусиной кожей.

— Это мое дело, — произнес он. — И я это сделаю.

Внезапно входная дверь распахнулась, напугав их обоих.

Это вернулась Соня.

— О, простите, пожалуйста, — сказала она. — Я, кажется, помешала вашей беседе.