Москва против Мордора

Люди, слушавшие сцену, были прекрасны. Периодически я становился спиной к сцене и внимательно осматривал бесконечные ряды самых разнообразных человеческих лиц. Люди проявляли удивительные терпение и поддержку. И когда со сцены в сотый раз за последние месяцы требовали кричать мантры «Россия будет свободной!» и «Россия без Путина!» — люди отзывались и кричали, хотя в этом крике я уже не слышал той яростной, бешеной страсти, которая была на предыдущих митингах. В задних рядах митинга бродил и позировал бесчисленным фотографам человек-яйцо, то есть огромное белое яйцо на человеческих ногах в темных брюках, украшенное табличкой: «Человек-яйцо против конфликта формы и содержания» — удивительный по точности диагноз, учитывая, что человек-яйцо был художником-акционистом и политику не анализировал. Но форма этого длинного, растянувшегося на долгие часы митинга не соответствовала содержанию человеческих душ.

Митинг был плоский, как доска. У него не было драматургии. Кто решил, что десятки тысяч людей, собравшихся на проспекте Сахарова, ждут бесконечных речей со словами, которые уже были много раз сказаны? Нет, они ждали другого, а именно: ответа на вопрос, что делать дальше, по какому маршруту пойдет дальше этот длинный марш к свободе и благосостоянию не через Бульварное кольцо — а через Россию и русскую историю. Такого ответа не было.

Иисус Навин обрушил стены вражеского города звуком труб. Но Навальный не Иисус Навин, и националист Белов тоже, хотя кричал очень сильно. Время крика прошло, момент, когда можно было использовать вдруг поднявшуюся волну народного возмущения, упущен. Так я думал, стоя в самой середке тихо осыпающегося митинга, на задах которого шла эта уже привычная мне, обычная жизнь людей. И я бродил среди них, среди этих прекрасных москвичей, которые приходили по зову сердца и Удальцова и придут еще по зову души и Навального, но должен же быть кто-то, кто сумеет сделать в политике то, что делается в физике: перевести один вид энергии в другой.

Вопрос не в том, чтобы ходить на митинги, как на работу (об этом говорил Навальный). Вопрос в том, что что-то изменилось в воздухе митингов, и энергия стала убывать. Об этом говорил вид огромного проспекта, наполовину опустевшего в тот момент, когда ораторы все продолжали и продолжали свои пылкие речи. Они словно не чувствовали наступающей пустоты. Дело в том, что все это собрание публичных персон, модных писателей, деятелей телеящика не смогли — и не могли! — стать кем-то вроде коллективного Мартина Лютера Кинга, академика Сахарова или Льва Толстого, которые умели давать и давали смысл и мораль движению сопротивления.

Я обернулся. На асфальтовом пятачке, образовавшемся в толпе, стоял дюжий молодой человек со спортивной фигурой, в синей майке с красными буквами Revolution is coming и с двумя листами бумаги формата А4, засунутыми в прозрачные папочки и приколотыми один на грудь, а другой на пояс черных спортивных штанов. Это были его мысли по текущему моменту. На одном листе было: «Религия — это традиция, а не идеология. Развивать нужно что-то одно, либо культ, либо культуру». На втором: «Я за стабильность, но против самодержавия. Мне стыдно за Думу и президента».

Наступал вечер. Удальцов предложил всем надеть вместо белых лент черные очки — черная метка для власти! — захватить проспект Сахарова и устроить здесь майдан. На сером фонарном столбе висела распечатанная на плохом черно-белом принтере листовка с размазанным лицом Ассанжа и словами: «Свободу Ассанжу. Свободу информации». Мимо меня прошла девушка со значком «Хватит воровать и врать!». Какие-то люди поставили посреди проспекта стол и занимались тем, что они называли «налаживанием связей между жителями районов».

Маленькая старенькая женщина — очень маленькая и очень старенькая — стояла рядом с сумкой на колесиках и торговала брошюрой Маркса «Наемный труд и капитал». Эта крошечная сгорбленная женщина с неунывающим личиком была в белом вязаном берете, розовом стеганом пальто и в синих трениках с тремя белыми полосками. По-моему, из ста тысяч человек, посетивших митинг, у нее ни один ничего не купил, но она упорно стояла со своей сумкой и своими книжечками, все надеясь на прибавку к пенсии в пятьдесят рублей.

Две девушки — я видел их и раньше — стояли у тротуара с плакатиком «Свободу Pussy Riot! Свободу нам всем!». Одна была в высоких кедах — они доходили, как сапоги, ей до колен и были на белой шнуровке. Другая была в ситцевом платьице в цветочек, каком-то умышленно детском, и в оранжевых колготках. Они устали держать плакатик и передавали его друг другу; теперь держала то одна, то другая. И я видел тонкие полудетские пальцы и четыре серебристых колечка на пять пальцев.