Мост

Старика Ятросова не сразу освободили от его работы: наконец человек на пост заведующего отделом просвещения нашелся. Нужен был инспектор по чувашским школам, Ятросов временно исполнял эти обязанности. Старый учитель все ждал, когда окончат учебу и вернутся из Самары Николаев и Петров.

Они приехали только к началу лета. Но старик никак не предполагал, что вместе с двумя «самарцами» прибудет и его дочь.

— Партия меня направила работать в уком женоргом, — объяснила Анук свой приезд. — Буду сеять революционные идеи среди чувашских женщин.

Ятросов не удивился: кто-то и эту работу должен начать и возглавить. И все же старик не удержался, чтобы не проворчать:

— А не велела тебе партия ехать домой и сеять хлеб? Может, пользы было бы больше. Потребителей хлеба в городе и без нас много.

Анук не растерялась, весело захохотала, совсем как отец.

— Ты, кажется, говорил, что Захар Тайманов вернулся в село? Если запряг мою пегашку, пусть и работает в поле. Пусть выращивает хлеб. Осенью все к нему двинем за горячей буханкой. Вот тогда будет коммуна. Он состарится — мы примемся крестьянствовать.

Отец погрозил пальцем и ничего не возразил, махнул рукой.

Однако, обождав несколько, снова не стерпел:

— Валяйте! Но у вас, похоже, коммуна не получится. Хорошо, если ты не захотела в город, как Арланов… чтоб стать делопроизводителем.

Ятросов чрезвычайно удивил этими словами дочь, которая обычно ничему не удивлялась.

— Какой такой Арланов? — растерялась она. — Что за делопро… чем ты меня пугаешь? — Анук так и не выговорила длинное слово «делопроизводитель».

Отец и дочь долго не виделись, да и прежде особенной близости между ними не было, — дружеской и родственной беседы между ними и на этот раз не завязалось.

Ятросов ознакомил учителя Семена Николаева с делами просвещения, а сам поспешил возвратиться в Вязовку.

Маленькую комнату в красном доме, которую занимал Ятросов, он передал Анук. Мужчины разместились в одной из больших комнат. Хозяин не возражал, а даже сам предложил кров приезжим. Купец Мочалов был не такой человек, чтобы бестолково ссориться с Советской властью.

«Если меняться будет — сами убегут, — рассуждал он, — если ничего не изменится — не худо и то, что в моем доме коммунисты».

Односельчане, встретив Тражука, никогда его не признали бы, а если б даже и так — ни за что не решились бы назвать Тражуком. Зато он оправдал прозвище, данное ему когда-то Уксинэ: «Тражук мучи».

Пока жил в Самаре, оброс роскошной густой русой бородой. Вначале, может быть, ему и некогда и негде было бриться. А потом — просто махнул рукой.

Однажды в общежитие, где жили курсанты, пришел Воробьев. В момент его прихода обитатели комнат как раз обсуждали бороду Петрова. У кого-то из ребят оказалась бритва, и он готовился побрить Тражука. Семен Николаев никак не позволял губить чудесную бороду друга. Тридцать человек, населявших огромную комнату, разделились на две группы: одни требовали — «Долой бороду-лопату!», другие возражали — «Да здравствует золотая борода!».

При появлении Воробьева все стихли, а он, задержавшись у двери, молчал, а глаза его смеялись. Воробьева Семен узнал поближе. Прежде он побаивался этого маленького, серьезного человека. Всегда погруженный в мысли о работе, всегда серьезный, ради дела он не жалел ни себя, ни других. «Ничего у него нет, кроме работы», — думал Семен. Однако Иван Васильевич, оказывается, любил и посмеяться, и пошутить, и порадоваться. Вот и сейчас он глядел на молодежь, а в глазах его теплился смех, готовый вырваться наружу.

Далеко еще из коридора он услышал хохот, шум, нестройные крики: «Долой!», «Да здравствует!».

— Что у вас тут? Вы совершаете всемирную революцию? Или, наоборот — выступаете против? — спросил он весело.

— Нет, Иван Васильевич. Сегодня на повестке дня совсем другой вопрос, — заговорил чуваш из Девлезеркина, державший в руке бритву. — Кое-кто заинтересован в том, чтобы молодой и красивый парень выглядел стариком, хотят превратить товарища Петрова в церковного старосту или старшину. Сторонники старого режима!

Смутившегося Тражука Воробьев осмотрел так, словно видел впервые.

— Сколько тебе лет, товарищ Петров? — спросил он без тени озорства в голосе.

Тражук ответил.

— Выходит, ровесник века. Ладно…

Сказал Воробьев это «ладно» и тут же, словно забыв о Тражуке, заговорил с курсантами о другом.

Тражук задумался: а что бы значило это его «ладно»? Встревожился. Но все-таки был рад: обсуждение достоинств его бороды закончилось.

Но товарищ Воробьев снова вернулся к этому вопросу.

— О бороде решим так: сбривать не станем, — он откровенно веселился. — Пусть растит ее. А при окончании школы мы проэкзаменуем Петрова и на этот счет. Но и сами выскажем свое мнение: понравится борода — оставим, не понравится — сбреем. Хорошо? — спросил он перед уходом.

— Хорошо, согласны! — с хохотом кричали курсанты вразнобой.

И вот скромный, несмелый Тражук стал бородатым солидным человеком — инструктором укома товарищем Петровым. Незнакомые люди не поверили бы ему, назовись он хоть двадцатипятилетним, он выглядел на все тридцать пять.